Он откинулся назад, выпустив дым в воздух, и лицо его опять поглотил полумрак. Виден был лишь контур.
Виден был лишь контур.
— Можете мне не верить, — сказал я, — но я не думал о деньгах. Просто я полюбил ваших родных, вот и все.
Мои слова снова вызвали у него смех.
— И вы, не краснея, говорите мне, — сказал он, — что любите мою мать — самую эгоистичную, самую ненасытную, самую чудовищную женщину из всех, кого я знал в своей жизни; любите моего братца Поля, этого дурачка, эту тряпку, — вот уж действительно противный тип; любите Рене, — вероятно, за ее тело, которое, согласен, восхитительно, но в голове-то у нее пустота; любите Бланш, которая так исковеркана из-за подавленного полового инстинкта и несбывшихся надежд, что только и может стоять на коленях перед распятием, больше ей в жизни ничего не дано. И, полагаю, вы скажете, что любите мою дочь за ее невинность и детскую прелесть, которые, поверьте мне, она прекрасно умеет пускать в ход, ведь она все делает напоказ. Нравится ей одно — чтобы ею восхищались и баловали ее.
Я не спорил. То, что он говорил, было правдой, если смотреть на них его глазами, да, возможно, и моими тоже. Но суть была в том, что это не имело значения.
— Согласен, — сказал я, — все так. Но это не мешает мне любить ваших родных. Не спрашивайте — почему. Я не могу ответить.
— Если я питаю к ним слабость, — сказал он, — это можно понять. Как-никак, они — моя семья. Но у вас нет для этого никаких оснований. Вы знакомы с ними всего неделю. Просто вы неисправимо сентиментальны, в этом все дело.
— Возможно.
— Вы видите себя спасителем?
— Нет, глупцом.
— Это, по крайней мере, честно. А что, по-вашему, произойдет теперь?
— Не знаю. Это вам решать.
Он почесал голову рукояткой пистолета. Я мог бы напасть на него в этот момент, но что бы это дало?
— Именно, — сказал он. — Что произойдет в Сен-Жиле, решать мне. Могу осуществить вашу программу, если захочу. Или перечеркнуть ее. В зависимости от настроения. А как насчет вас? Пойдем в лес и выкопаем могилу? Сжечь машину мне нетрудно. Искать вас никто не станет. Вы просто исчезнете. Раньше это случалось с людьми.
— Если вы так решили, — сказал я, — приступайте. Я в ваших руках. Разве что вы предпочтете бросить меня в колодец.
Я не видел его, но чувствовал, что он улыбается.
— Вы и это раскопали? — спросил он. — Из вас бы вышел неплохой сыщик. Я думал, пересуды окончились много лет назад. Вас, вероятно, это возмутило.
— Я не был возмущен, — ответил я, — меня удивил ваш мотив.
— Мой мотив? — повторил он. — Конечно, он вас удивил. На вашу землю с тысяча шестьдесят шестого года не ступала нога захватчика. То-то все вы, англичане, так довольны собой, так перед всеми пыжитесь. Может быть, мы порой бываем жестоки, но, слава Богу, лицемерами нас не назовешь. Придуманного вами Дюваля вы тоже любите?
Я немного подумал. Пожалуй, — слишком сильное слово.
— Мне его жаль, — сказал я. — По всему, что я о нем слышал, он был хороший человек.
— Не всякому слуху верь, — сказал он. — Дюваль был честолюбец и карьерист. Как все ему подобные. Втерся в доверие к моему отцу… с видами на будущее. Главным его козырем была Бланш, но я не дал ему пойти с этой карты. Не очень-то это красиво, знаете, жить дома со всеми удобствами и сотрудничать с врагом, лишь бы спасти свою шкуру.
У меня не было на это ответа. Вражда между ними была их вражда и война — их война. Я знал только, что вражда и война привели к страданию и смерти.
— Что толку, — сказал я, — обсуждать Дюваля или ваших родных? У меня о них свое представление. Что бы вы ни сказали, вы не измените его. Если вы намерены убить меня, как я намеревался убить вас, не тяните. Я готов.
— Я не уверен, что хочу вас убивать, — сказал он. — В конце концов, если мы провели их один раз, почему бы нам снова не разыграть комедию? Мне ничего не стоит связаться с вами, назначить где-нибудь встречу и исчезнуть на неделю или на месяц, оставив вас взамен.
Как вы на это смотрите? Конечно, я могу тем временем свести на нет все, что вы попытались предпринять. Что с того? Это даже придаст пикантность вашему пребыванию в Сен-Жиле.
Ненависть сковала мне губы, а он, приняв мое молчание за согласие, продолжал:
— Вы вряд ли встретились с моей Белой. Не хватило бы времени, да и возможности, полагаю, не представилось. У нее в Вилларе небольшой антикварный магазин, и я зову ее Бела потому, что она воображает, будто она — потомок венгерских королей. Готовит — как ангел, и это не единственное ее достоинство. Я езжу к ней время от времени, когда меня очень уж одолевает скука. Естественно, если мы с вами придем к соглашению, она будет частью сделки. Вы не пожалеете о встрече с ней, это я вам обещаю.
Я все еще не отвечал.
— Что до меня, — продолжал он, — если вам удастся обмануть Белу, как и всех остальных, это только прибавит остроты моей следующей встрече с ней.
Я встал с кресла. Он тоже встал, направив на меня дуло пистолета.
— Давайте кончать. — проговорил я. — Мне вам сказать больше нечего.
— А мне есть что, — ответил он. — Вы не заметили, что не задали мне ни одного вопроса. Разве вы не хотите знать, что я сделал за эту неделю?