— Вижу, ты соображаешь. Сколько же тебе лет?
— Одиннадцать или около того. Может быть, двенадцать. Да какая разница? Я всегда отличался обостренным восприятием.
— Сквозь меня так много немых голосов, — сказал Саймон.
— Интересно, оказывается, ты знаешь стихи.
— Лучше б не знал.
— Ты видишь сны?
— По-своему да.
— Тебе нравится жить?
— Скажем так: я привязан к жизни.
— Боишься смерти?
— Она во мне запрограммирована.
Есть специальный чип выживания.
— Ну так мы все запрограммированы, согласен? Нашими создателями.
— Что-то я сейчас не настроен философствовать. А ты, значит, икседрольный?
— Ага. Мать, когда мной забеременела, проглотила несколько пригоршней.
— Нарочно?
— Она думала, жертвы икседрола подпадают под какую-то социальную программу. Получают ежемесячные компенсации. Не знаю, кто ей рассказал эту ерунду.
— Она намеренно приняла лекарство, которое сделает ее ребенка уродом?
— Что я могу сказать? Мать всю жизнь ловчила. Такой уж она человек. Я ее за это не виню.
— Не может быть.
— Она родила меня на свет. Благодарность — единственный достойный ответ на все, что бы ни происходило.
— Все-таки вы, люди, странные.
— Пару лет назад мы с ней попали в группу, которая называла себя Священный Огонь. Омерзительная компашка, честное слово. Те, которых ты видел, из них самые адекватные.
— Она, значит, была христианкой?
— Она была всем на свете, лишь бы это позволяло как-то устроиться. А христиане, если примешь их обеты, всегда тебя накормят.
— Твоя мать по-прежнему с ними?
— Не-а. Она сбежала с каким-то парнем. Кровельщиком — крыша скинии протекла, и он ее чинил. Я о ней уже почти год ничего не знаю.
— Она тебя бросила?
— Кровельщику не нужны были дети. Он рассудил, что христиане позаботятся обо мне лучше, чем она. Это они дали мне имя Люк. Ну, знаешь, как из Библии.
— А твое настоящее имя?
— Мое настоящее имя — Люк. А старое было Блитцен. Как олень Санта-Клауса… Мать была… Ладно, хватит о ней.
— И ты притворялся, что веришь в их бога?
— А я и вправду верю в их бога. Мне просто не нравится, как это делают они.
— Ты шутишь.
— Ничуть. Уже почти год, как я отмечен Святым Духом.
— Что ж… Наверно, для тебя это хорошо.
— «Хорошо» тут все-таки не совсем верное слово.
Саймон с Люком успели дойти обратно до «виннебаго» и сидели, прислонившись спинами к его правому заднему колесу, когда вернулась Катарина. Она двигалась удивительно бесшумно, ни одна ветка не треснула у нее под ногами. Возникшая из тьмы Катарина держала что-то за спиной.
— Я нашла, — сказала она.
— Ты что, действительно что-то поймала? — спросил Саймон.
— Да.
— И что это? — спросил Люк.
Катарина замялась. Ее глаза сверкали в темноте.
— Я приготовлю с другой стороны, — сказала она.
— Не хочешь нам показывать? — спросил Саймон.
— Я приготовлю с другой стороны, — повторила Катарина и пошла со своей добычей за «виннебаго».
— Что с ней такое? — спросил Люк у Саймона.
— Стесняется.
— Чего ей стесняться? Она же герой, если на самом деле поймала что-то, чем мы можем перекусить.
— Она не хочет выглядеть в наших глазах животным.
— Но она же не животное.
— Нет, не животное. Но и не человек. Ей от этого неуютно.
— Откуда ты знаешь?
— Просто представил себя на ее месте.
Вскоре Катарина появилась снова. В руках она держала аккуратно освежеванные тушки двух белок — без голов, лапок и хвостов. Потупившись, она протянула их Саймону с мальчиком. На ее накидке, отчетливо видные на белой ткани, запеклись капельки крови. Саймон надеялся, что она не поняла, что он их заметил.
Он сказал:
— Спасибо.
Он сказал:
— Спасибо.
— Съедим их сырыми, — сказал Люк.
— Подожди, — остановил его Саймон.
Он поднял капот «виннебаго» и снял кожух мини-генератора, установленного на месте аккумулятора. От генератора исходило бледно-зеленое свечение. Беличьи тушки получат, конечно, дозу радиации, но не такую, чтобы повредить здоровью.
Он взял белок у Катарины. Они были теплые и скользкие. Явственно чувствовалось, что еще недавно зверьки были живы. Мимолетно он испытал то же ощущение, с каким Катарина, должно быть, ловила и убивала этих белок Что-то щелкнуло у него внутри. Другими словами описать случившееся он не мог. Чувство голода, потом щелчок и короткое электрическое содрогание в грудной клетке. Он посмотрел на Катарину и повторил:
— Спасибо.
Она кивнула, но ничего не сказала в ответ.
Он уложил чушки на раскрытый реактор. Сделал это осторожно, как если бы они могли чувствовать боль. Коснувшись металла, тушки зашипели. Приготовиться они, строго говоря, тут не приготовятся, но все же будут не сырыми.
Он стоял над беличьими тушками и наблюдал, как они постепенно поджаривались. Дух от них шел густой и резкий. Люк стоял рядом и тоже смотрел. Катарина держалась чуть поодаль. Саймон вспомнил старый фильм, в котором семья занималась тем же самым. Глава семейства жарил мясо на открытом огне, а жена и ребенок дожидались, когда его можно будет есть.
Они съели белок, жилистых и горьковатых, с сильным химическим привкусом. Какая-никакая, но это была еда. Поев, они расположились на ночь. Катарина и мальчик с удобством устроились на обитых оранжевым скамейках, расположенных по обе стороны откидного столика. Саймон, на правах самого большого, занял откидную кровать.