Вот такие, значит, они — будущие колонисты. Посланцы в новый свет.
За едой Люк наклонился к Саймону и прошептал:
— Паноптикум.
Саймон шикнул на него и продолжил слушать соседку слева, молодую чернокожую девушку по имени Лили, с выкрашенными в рыжий цвет волосами и вытатуированными на щеках и лбу рунами, которая не догадывалась, что Саймон отнюдь не испытывал восторга от ее не прерывавшегося ни на секунду монолога о функционировании подъемной гидравлики в условиях дальнего космоса.
После обеда взрослые вернулись к работе, а дети разбрелись по двору. За столом задержались Саймон, Люк, Эмори и Отея с младенцем.
Эмори сказал:
— Понимаю, они все немного странные.
Эмори сказал:
— Понимаю, они все немного странные. Но зато добродушные.
— Не сомневаюсь, — согласился Саймон.
— Когда я начинал, у меня было вдвое больше народу. Но многие передумали. Нашли себе другие занятия. Влюбились, а их возлюбленные не захотели навсегда покидать Землю.
— Вы правда хотите, чтобы мы с вами полетели? — спросил Люк.
— Места хватит. Надеюсь, ты, Саймон, не обидишься, если я скажу, что Люка из-за его молодости нам было бы особенно приятно взять с собой. Ведь взрослые, которые доживут до конца полета, прилетят на Поманок стариками.
На руках Отеи захныкал ребенок. Она принялась укачивать его с упорством, которое Саймон замечал за всеми надианами.
— Мы должны по возможности разнообразить генофонд младших членов экспедиции, — сказала Отея.
— То есть вас интересует моя молодость и мои ДНК? — спросил Люк.
— Ты икседрольный, я правильно поняла?
— Ага.
— Уродство по наследству не передается. Ты об этом знаешь?
— Ну да…
— Я, надменная Тень, также пою войну, более долгую и великую, чем любая другая, — сказал Саймон громче, чем намеревался.
— Она никого не хотела оскорбить, — сказал Эмори. — Правда, От? Надиане вообще немного прямолинейнее нас.
— Просто я не люблю околичностей, — сказала Отея, неистово укачивая младенца. Оставалось только надеяться, что это в отдаленном будущем не скажется на здоровье ребенка. — В свое время приняла решение говорить все как есть.
— Интересно, — сказал Эмори Саймону, — что тебя так легко обидеть. Этого в тебе не запрограммировано.
— Моему голосу доступно и то, куда не досягнуть моим глазам.
— Собственно говоря, — сказал Люк, — то, что вам нужны моя молодость и мои ДНК, меня совсем не обижает. Если кому-то вообще интересно знать мое мнение.
— Твое мнение интересно всем, — сказал Саймон.
— Правдивость ему не вполне свойственна, — сказал Люк, обращаясь к Эмори. — Вы не находите это любопытным?
— Весьма.
— Может, не будете обсуждать меня так, будто меня здесь нет? — вмешался Саймон.
— Ты действительно делаешь успехи, — сказал Эмори.
— Идите к черту!
— Вот видишь! Понимаешь, о чем я?
Некоторое время спустя Саймон сидел в комнате у Катарины. Эмори и Отея снова взялись за работу. Люк пошел во двор играть с детьми. Со двора доносились голоса, по которым Саймон понял, что Люк предложил изменить правила какой-то игры и теперь терпеливо объяснял, почему это необходимо.
Катарина спала. Или находилась в похожем на сон оцепенении.
Саймон сказал ей:
— Они чокнутые. Все до одного.
Она открыла глаза и проговорила:
— Ты с ними.
— Не знаю. Можешь представить, каково это провести на корабле тридцать восемь лет с этими людьми?
— Ты с ними. Там счастливее.
— Откуда ты знаешь?
— Снился.
— Что тебе снилось?
— Тот мир. Снился.
— И что ты во сне видела?
— Ты идешь в горы. Меняешься. Как хочешь.
— Тебе снилось, как я меняюсь, гуляя по каким-то горам?
— Да.
— Что-нибудь похожее тебе раньше снилось?
— Нет.
— То есть, по-твоему, я должен лететь. Должен провести следующие тридцать восемь лет на космическом корабле среди этих идиотов только потому, что тебе приснилось, будто на другой планете я буду счастливее.
— Да.
— Ты тоже сошла с ума.
Она издала негромкую прерывистую трель из трех нот, какой он от нее еще ни разу не слышал.
— Ты смеешься? — спросил Саймон.
— Нет.
— Да, смеешься. Это самый настоящий смех. Готов поклясться.
Она снова издала тот же звук.
Он склонился над ней и спросил:
— Тебе больно?
— Не больно.
— Что ты сейчас чувствуешь?
— Умираю.
— Можешь конкретнее?
— Меньше. Я меньше.
— Тебе кажется, что ты уменьшаешься?
— Комната большая. Яркая.
— Тебе кажется, что комната стала больше и ярче?
— Да.
— А я тоже стал больше и ярче?
— И громче.
Он понизил голос:
— Извини.
— Нет. Мне нравится.
— Тебе нравится, что я большой, яркий и громкий?
— Да.
Она закрыла глаза и затихла.
Саймон спустился вниз и вышел на веранду. Тускло-красное закатное небо перечеркивали обрывки рыжевато-багровых облаков. До Саймона доносились детские голоса, но самих детей он не видел. Потом в поле его зрения появился Люк. За ним, размахивая сделанным из кия копьем, гналась Твайла. Картонные крылья бились у нее за спиной. Люк закричал. Саймон не понял, от страха он кричит или от восторга.
Увидев Саймона, Люк остановился. Он весь подобрался, как если бы хотел показать, что ни разу в жизни не кричал и не бегал. Твайла тоже остановилась. Она стояла, внимательно изучая наконечник копья, как будто только для этого сюда и прибежала. Люк тем временем подошел к веранде.