— Понятно.
— «Жизнь, безмерную в страсти, в биении, в силе, радостную, созданную чудесным законом для самых свободных деяний, Человека Новых Времен я пою». Боюсь, если сосредоточиться на частностях, можно упустить более важные вещи.
Кэт сказала:
— «Умереть — это вовсе не то, что ты думал, но лучше».
— Уитмена вы знаете.
— Так, пару строк. Мне, наверно, не следует больше занимать ваше время.
— Уитмена вы знаете.
— Так, пару строк. Мне, наверно, не следует больше занимать ваше время.
— По-моему, я не очень-то вам помогла.
Она грациозно поднялась, сострадательная герцогиня, которая достигла предела своих возможностей, вторгшись в жестокие тайны этого мира с его язвами и атмосферными потрясениями. С оставшимися бедствиями лучше, наверно, справляться домашними средствами — петь гимны, совершать ритуальные сожжения и рисовать пентаграммы.
— Можно задать вам еще один вопрос? — спросила Кэт. — Он не имеет отношения к Уитмену.
— Пожалуйста, пожалуйста.
— Это здесь был пожар, в котором погибло много женщин? В этом здании?
— Нет, горело здание за углом. Там, где сейчас кафедра биохимии.
Кэт встала и подошла к окну. Внизу было совсем тихо. Торопились на занятия студенты, а справа, где кончался квартал, зеленел листвой парк Вашингтон-сквер.
Выйдя на улицу, Кэт набрала на сотовом номер Пита.
— Эшбери слушает.
— Я только что поговорила со специалисткой по Уитмену.
— Ну и что она тебе сказала?
— Похоже, его можно рассматривать как голос в поддержку существующего порядка вещей. Представь, по двенадцать часов в день шесть дней в неделю ты выбиваешься из сил на фабрике, и тут появляется Уитмен, который говорит тебе, что твоя жизнь великолепна, твоя жизнь полна поэзии, а ты сам — король в своем собственном мире.
— По-твоему, мальчишка так и думает?
— По-моему, кто-то так думает. И говорит устами мальчишки.
— Ты сейчас в контору?
— Да.
— Тогда до встречи.
Пит поджидал Кэт у нее в отсеке. Про Уитмена он спрашивать не стал, зато сказал:
— Жена Дика Харта только что нам кое-что рассказала.
— И что именно?
— В ночь перед убийством он просыпался. Говорил, что слышит какой-то шум.
— Шум?
— Да, такой, какие бывают по ночам.
— Он испугался?
— Чтоб испугался, такого она не говорила. Она сказала, что он услышал шум. Сказала, он решил посмотреть, в чем дело.
— То есть это она испугалась.
— Ага. Но она принимает снотворное. Так что ее, поди, не так легко разволновать.
— Что дальше?
— Он встал, вышел из спальни. Отсутствовал минут десять или около того. Вернувшись, сказал, что все в порядке, и они оба снова уснули.
— Это все?
— Все, — подтвердил Пит.
— Какие-нибудь выводы из этого сделать можно?
— Скорей всего, нет. А ты как думаешь?
— Трудно сказать. Но скорей всего — нет.
— Хорошо хотя бы, что она заговорила.
— А дочь?
— До сих пор таблетки глотает. Не отошла от потрясения.
— Что с сыном?
— Mondo cooperativo. Чертовски рад помочь. Юный детектив в восторге от свалившейся на него славы.
— Распространенный случай.
— Как оказалось, еще тот персонаж. Серьезные проблемы с наркотиками, недавно обратился к Богу. Этот колледж в Вермонте — по сути, тюрьма для богатеньких детишек.
— Интересно.
— По-моему, не очень. Ведь ты ж не думаешь, что сын тоже замешан?
— Нет, не думаю.
— От родственников мы ничего не добьемся. В смысле, им просто нечего нам сказать.
— Может, ты и прав.
Тут у нее в голове возник явственный образ. Она представила, как Дик Харт выбирается из постели и в пижаме (он обязательно должен носить пижаму, этот лысеющий мужчина пятидесяти трех лет от роду, который никогда не пробовал наркотиков, не спал на стороне и вовремя оплачивал счета; чья хорошенькая жена каждый вечер с помощью сильнодействующих медикаментов отправлялась в царство Плутона) идет по большому темному дому, вслушиваясь в подозрительные ночные звуки.
Каково это — быть Диком Хартом? Был ли он доволен жизнью, спокойно ли было у него на сердце? Предчувствовал ли он что-то той ночью среди солидного достатка Грейт-Нек? Кэт представила, как он спускается по лестнице, босиком ступает по паркету и восточным коврам, не обнаруживает никакого непорядка, но на душе все равно неспокойно… Вот он подходит к окну — пусть это будет окно гостиной — со стеклопакетом «термопейн» и тяжелыми парчовыми гардинами (жена у нас дизайнер, ведь так?); окно выходит, скажем, на просторную, темную сейчас лужайку, в темноте виднеются ограда, розовые кусты, поблескивающий прямоугольник бассейна. Она видит, как он стоит у окна, уставившись в ночь. Она видела, как он начинает понимать — скорее чувствовать это, чем видеть, — что на лужайке мальчик, худой и настороженно вытянувшийся, безумный и исполненный почтения — страж, наблюдающий за сонным домом Дика Харта, как партизан-боевик, пробравшийся в деревню, где все погасили свет и легли спать, мог бы в последний раз ее оглядывать перед тем, как запалить со всех четырех сторон. И гут ребенок мгновенно, бесследно исчезает — остается только темный силуэт, который вскоре оказывается просто пятном на зелени розового куста, там, где не распустились цветы. Дик стряхивает наваждение, поднимается обратно в спальню и заверяет свою так толком и не проснувшуюся жену, что бояться нечего.
Пит сказал: