— Было намерение, — сказал я. — Впрочем, оно и осталось.
— Поздно, — становясь серьезным, сказал Тарантул. — Они ушли. Я тоже опоздал.
— Они — это кто?
— Ну кто… к кому ты сюда ворвался? Я не знаю, как они себя называют.
— Неважно. Дальше.
— Послушай, Игорь. Мы не на допросе… и вообще я пока что твой начальник. Так что будь, сынок, повежливее.
— Мы оба покойники. Это наши единственные звания и должности. А в предыдущей жизни, мне кажется, ты слегка провинился передо мной. Это о вежливости.
— Интересная мысль… Ты хочешь сказать, что я подставил твою группу?
— И это тоже.
— Нет, сынок. Я просто не мог вывести тебя из-под удара, потому что вынужден был скрываться сам. И не смог уничтожить все документы, которые следовало бы уничтожить…
— Мою медицинскую карту, скажем?
— Медицинскую карту?
— Именно.
— У меня ее не было.
— А где же она была? И как фотография из нее попала к «муромцам»?
— О, если тебя стали занимать такие детали.
..
— Ничего себе — детали!
— Детали, сынок, не обольщайся… Значит, ты просто не понимаешь, что происходит.
— Допустим, не понимаю. Действительно не понимаю. Или понимаю…
— Понимаешь часть происходящего. Меньшую, большую — неважно. И части эти не совпадают. Не совмещаются. Не стыкуются.
— Да… Что-то вроде этого.
— Я столкнулся с этим — вот так, в лоб, вплотную — шестнадцать лет назад. Будешь слушать?
Не знаю, почему — но я кивнул. И Тарантул стал рассказывать.
К тому времени, к зиме семьдесят четвертого-семьдесят пятого, уже несколько лет прекрасно работал Центр стратегических исследований, и Тарантул, естественно, имел туда полный доступ. Ребята из Центра насобачились давать региональные прогнозы на два-три месяца, а глобальные — на полгода и больше. Шло к тому, что в делах государственных наступала какая-то совершенно новая эпоха, эпоха если не полной зрячести, то, по крайней мере, полузрячести. Политикам теперь открывалась возможность весьма точно знать последствия любого серьезного шага — не совершая при этом самого шага. Такие ненадежные материи, как чутье и интуиция, уходили на третий план, уступая место умению четко формулировать вопросы. Но вот той памятной зимой произошел большой конфуз: разразились два кризиса, Месопотамский и Сахалинский. Месопотамский был предсказан за три месяца в деталях; Сахалинский не был предсказан вовсе. Он произошел как бы на пустом месте, хотя вся информация с мест была доступна, обработка ее велась на общих условиях, а тщательнейшее разбирательство признаков саботажа не выявило. Кризис между тем разросся до масштабов военного столкновения, была проведена ставшая сразу классической Курильская десантная операция, произошло два крупных морских сражения, в Манчжурии развернулись три танковые армии — и Япония сдалась, отказавшись от притязаний на все сделанные ею в ходе русско-японской войны территориальные приобретения… Понятно, что ребята бросились смывать свой позор. Они разобрали весь ход кризиса буквально по минутам, и оказалось, что информация о каждом вновь возникающем действующем факторе появлялась у рецепторов за несколько часов, максимум за сутки до того момента, как фактор вступал в действие. Такое могло быть, скажем, при проведении тщательно спланированной операции в условиях строжайшей секретности. Здесь этого не было: операции планировались на ходу и приблизительно, ставка делалась на командиров среднего звена; никаких специальных мероприятий по усилению режима секретности не было. Для армии все происходящее было не меньшей неожиданностью, чем для ЦСИ…
Я слушал и начинал злиться: все это я более-менее знал. Знал и то, что и в дальнейшем в прогнозах ЦСИ появлялись необъяснимые просчеты. И была создана теория, которая утверждала примерно следующее: можно делать очень точные прогнозы, и можно руководствоваться ими в деятельности. Но тогда в природе начнут возникать явления, прогнозами не предусмотренные. И чем точнее и тотальнее наши прогнозы, тем чаще и неожиданнее будут эти явления. Теория называлась «теорией сохранения вероятности» и имела солидный математический аппарат, в котором я, разумеется, ни бельмеса не смыслил. И если Тарантул желает прочесть мне лекцию на эту тему…
Нет, этого он не пожелал. В свое время он потолковал с создателями этой теории, сказал им все, что о них думает, и пошел искать несогласных. Нашел двоих — там же, в ЦСИ — и забрал к себе. Втроем они принялись анализировать — буквально под микроскопом — все несовпадения прогнозов с действительностью. Потом стали брать шире, обращая внимание на несовпадение текущей информации с действительностью. Наконец, взялись за информацию о событиях прошедших.
Наконец, взялись за информацию о событиях прошедших. Выводы их были дики и не сразу понятны…
Будто бы реальная структура нашего мира очень далека от наших представлений о ней. Принято считать — причем вопреки очевидности — что будущее вероятностно, настоящее однозначно, а прошлое неизменно и представляет собой лишь мертвый слепок с настоящего. На самом же деле вероятностно все: и будущее, и настоящее, и прошлое — просто разные события в разной мере. Для примера возьмем простейшее: бросок монеты (я тут же вспомнил свою серебряную марку). Бросая ее, мы знаем, что она примерно с равной вероятностью упадет вверх той или другой стороной. И статистически это так, но мы никогда не сможем предсказать этого в каждом конкретном случае. Можем только угадать. Вот она упала. Мы видим, что выпало. Запоминаем. Событие остается в прошлом. И у нас могут появиться сомнения: а правильно ли мы запомнили? И если эти сомнения появились, если была причина, чтобы они появились, то это значит, что монета наша выпала и той, и другой стороной. Я напрягся, пытаясь себе это представить. На секунду показалось, что понял — потом все смешалось. Тарантул усмехнулся. А каково мне пришлось?.. Ладно, пример посложнее. Екатеринбургский расстрел. Император Николай Кроткий с супругой, детьми и челядью. Сорок седьмой год, следственная комиссия. Год работы, все перерыто, опрошены сотни три свидетелей… Итог: то ли все расстреляны сразу, то ли часть увезена куда-то. То ли увезены все, а расстреляна для отвода глаз другая семья. Тела: брошены ли в шахту, растворены ли кислотой, сожжены?.. Вскрыто четыре захоронения, каждое, согласно одной из версий, может оказаться настоящим — тогда чьи остальные? Наконец, будто бы по свежим следам могила вскрыта в присутствии Колчака Александра Васильевича, останки уложены в гробы и вывезены — куда? Есть сведения, что в Шанхай. И так далее. Что это значит? А значит это то, что стабильность мира в том месте и в то время была очень низкой, что полоса нестабильности продолжалась и в сорок седьмой год, и в наши дни, и что в то время произошло все то, о чем рассказали свидетели: и расстреляли всех сразу и бросили в яму, залив кислотой, и расстреляли царя и наследника, а царицу с дочерьми вывезли куда-то и убили после, и останки лежат в тех могилах — и ни в какой конкретно, и как бы в каждой, и в то же время выкопаны, уложены в гробы и увезены куда-то для честного захоронения… Когда-нибудь останется одна версия, незыблемая, перекрестно подтвержденная — это будет означать, что вот эта конкретно мировая линия стабилизировалась… и вот тут возникает вопрос о причинах и следствиях. Казалось бы, все однозначно: кризис приводит к дроблению реальностей. Но если представить себе, что наоборот… или что существует хоть какая-то обратная связь…