Можно трубить побудку.
— Эй, парень!
— А? Вахтанг распахнул глаза. — Что? Что случилось?
— Не знаю, — сказал я. — Просто ты спишь не в самом удобном месте. Тебе куда, на поезд?
— Да… на поезд… — он добавил что-то по-грузински, махнул рукой и медленно встал, озираясь. — Как я сюда попал?
— Тебе лучше знать… Но если хочешь успеть на поезд — то надо торопиться. Идем?
— Идем, — сказал он.
Мы выцарапались по невысокому, но крутому склону овражка наверх.
Туман расслоился: лощинка была полна и до краев, а здесь он подвсплыл вверх — так, что видимость вперед и в стороны открылась, а кроны деревьев, стоящих вдоль невысокой насыпи грунтовой дороги, размывались и исчезали. Остро пахло травой, землей, водой — всем сразу. Потом вдруг над головой возникло медового цвета свечение: где-то там, по другую сторону Москвы, солнце поднялось выше дымки, выше облака, скопившегося за ночь над городом, выше…
— Красиво, — сказал Вахтанг. — Знаешь, так бывает в горах, в горных долинах… Ты был на Кавказе?
— Нет, — соврал я.
— Значит, не видел… — он вздохнул сочувственно.
— Чем ты занимаешься? — спросил я.
— Занимаюсь? Я? Я занимаюсь… русской филологией. Да, русской филологией. — Он замолчал, нахмурился. — Извини, у меня что-то… Мы ведь знакомы?
— Более-менее. Позавчера, у костра — помнишь? Вино, песни…
— Да-да-да, помню, конечно же!
Сейчас в памяти его зияла приличных размеров дыра. Ни сознание, ни подсознание человека не могут мириться с таким положением, и заполнение этой дыры идет очень интенсивно. В пожарном порядке ее заваливают обрывками прошлых воспоминаний, фантазий, снов, пройдет еще час-два — и все они склеются, соединятся, срастутся в, может быть, причудливую, но вполне законченную и логичную картину. В поезде он найдет в кармане кассету с адресом и вспомнит, что именно поэтому едет в центр… и так далее.
Мы вышли на ровную, хорошо убитую грунтовку и бодро потопали вперед.
Отсюда было минут пятнадцать ходьбы до платформы, у которой останавливаются поезда, везущие рабочих из шлафтревиров к большим заводам. Человеку без документов сейчас нет более надежного способа попасть в центр города… конечно, ничего страшного не случится, если его возьмут по дороге, но лучше, чтобы кассета попала к журналистам.
Оставшийся путь мы прошли молча: он «вспоминал» себя, а я ему не мешал. На платформе было десятка два человек, и, хотя поезд был набит, как бочка сельдями, Вахтанг втиснулся в дверь. Я помахал ему рукой и перешел на противоположную платформу. Встречный поезд подошел минут через семь.
12.06.1991. 14 час.
Где-то между Волоколамском и Ржевом
— Во, — сказал фарер. — Наконец-то. А старики яйцами трясли — сушь, мол, сушь…
Мы врезались в стену дождя, как в настоящую стену. Звук ударов капель в стекло заглушил звук мотора, под колесами вода ревела. Видно было, как бурлит она, не помещаясь в переполненных кюветах.
— А вот только не было бы хуже, — продолжал фарер. — Посмывает все к пропащей матери…
Водяная пыль как-то прорывалась в кабину и кружилась, не оседая. Все машины на шоссе плелись медленно или вовсе стояли, лишь наш восьмиколесный дредноут пер по третьей полосе, презирая стихию.
— А вообще-то тебе куда? — спросил фарер. — Под такой ливень высаживать — не по-русски получается. А возле того танка никакой крыши на километр…
— Да, там с час ходьбы. Ферма Сметанина, не слышал?
— Неважно, покажешь.
— Так ты меня что, до места довезти хочешь?
— Нет, если ты против…
— Не против, конечно, только с какой стати?
— Так… — он пожал плечами.
Я подумал вдруг, что до сих пор не знаю его имени. Как, впрочем, и он моего.
Как, впрочем, и он моего. Дорога. Обычное дело.
Навстречу с ревом пронесся красно-черный двухэтажный «Хефлинг». Следом — еще один. Мне показалось, что за непрозрачными снаружи стеклами мелькнули детские мордашки. Фарер мотнул головой:
— Детишек из лагерей забирают. Волнуются родители…
— У тебя-то есть?
— Жена на восьмом месяце…
— О-о…
— То-то и оно. Короткие рейсы беру, чтобы день-два — и назад. Денег почти никаких, конечно… не то что раньше: до Владика и обратно — семь с половиной плюс за скорость полторы-две. Дом построили без долгов, обставили, прошлым летом в Ницце два месяца… отец с матерью приезжают плачут. Ну, мол, за что боролись и все такое… долгая песня. И жалко их, и зло иной раз берет. А жену я, можно сказать, на дороге нашел: выпал фрахт в Грецию — ну, понятно, через Румынию. А в Румынии дороги плохие, узкие, машин много — еле тащимся. Девчонки две голосуют, никто их не берет, ну, а мы подобрали… Так и съездили в Салоники, обратно приезжаем — одна сошла, а другая не хочет, да и я ее отпускать не хочу — прилипли друг к дружке, и все. Что делать — поехали домой. А я тогда в казарме жил, копил деньги на этого вот крокодила, — он похлопал по баранке, — пять человек в комнате, и никуда не денешься. Месяца три мы так прожили, спать всем мешали, потом уж смогли отдельную комнатку снять. Ну, дальше больше… а детей все нет и нет. Куда только не обращались. А в Ницце подружились с иркутским фирмачом, он говорит: какие проблемы! Оказывается, есть специальный курорт где-то в горах, от Иркутска еще два часа вертолетом. И в сентябре она туда полетела. Месяц пробыла, вернулась, а в ноябре уже — ага! Попалась! И вот теперь бы только жить и жить, черт бы всю эту заморочь побрал…