Ничего удивительного, впрочем, когда трепещущей ноздри восхищенной девственницы касается запах привлекательного мужчины. Как вспомнить, на каких каракулях выплясывало ее собственное перо, когда Уриен Брогау вот так же, через плечо, оценивал результат ее ученичества! Почему она вспомнила об Уриене?
Впрочем, за положительный результат можно было зачесть одно то, что Грандиоза примолкла, занятая делом.
Чертовски трудно нянчиться с детьми. С чужими детьми. С чужими детьми, у которых есть характер, вредность и собственное мнение. Искусанная комарами мордочка Грандиозы выглядела угрюмой и несчастной, и Аранте все время приходилось напоминать себе, что птенчик из королевского гнезда — штучка та еще. Способна изобразить все, что угодно, и все, что выгодно. Во всяком случае, Аранта имела возможность воочию убедиться, насколько нещадно эта, говоря словами Веноны Сарианы, «до отвращения одаренная маленькая мартышка» эксплуатирует имидж невинной жертвы обстоятельств. Однако Кеннет ее, кажется, раскусил.
— Дятел, — сказала она вполголоса. — Слышите? Сотню лет не слыхала дятла.
Пара, метавшая стрелы в пень, лишь недоуменно на нее оглянулась.
— А если их будет много?
— Тогда учись не стрелять, а бегать, — усмехнулся Кеннет в устремленные на него голубые блюдечки. — Существует понятие критической массы противника, когда любое самое мощное оружие становится бесполезно. И, между нами, для арбалета эта критическая масса весьма невелика.
Анелька неожиданно, демонстрируя в глазах Аранты неустойчивость нрава, плюхнулась тощим задиком на корень, выставленный из земли. Коленки, обтянутые грязным шелком штанишек, воткнулись в небо, арбалет тренькнул сорвавшейся тетивой, стрела ушла в землю, как будто девушка потеряла интерес к бессмысленному занятию. Взамен подняла прутик с земли и принялась рубить им головы цветам — раз?два, направо и налево, сколько могла дотянуться — лютикам, ромашкам и мелким полевым гвоздикам, поникшим под тяжестью росы.
— Вы поймите, — сказала она жалобно, — они все умерли. Поименно. И вместе с ними умер мир. Шелковый, кружевной, блестящий. Пропало все, чего стоило хотеть и ради чего стоило напрягаться. Волшебство, суета, суматоха, я никогда не ступлю на подиум, никогда не увижу тысяч восхищенных глаз, устремленных на меня из партера. Снизу вверх! Ты пробовала когда?нибудь? Это… это поднимало над землей!
Грандиоза всхлипнула и рукавом размазала под носом грязь.
— У меня была сестра, — вымолвила она ни к селу ни к городу и не глядя на Аранту. Справедливости ради следует отметить, что и Аранта на нее не глядела. — То есть она и сейчас, конечно, есть. Так вот, она говорила, что у меня некрасивые пальцы ног. Слышишь? Слишком длинные! Видала бы ты ее пальцы! Короткие, верно, толстые, поросшие черным ворсом, и такие, знаешь… ну, если она стоит прямо, босиком, то пальцы торчат вверх, не касаясь земли. Красавица, вот поди ж ты! Не приведи бог моды на такую красоту… Что ты понимаешь, вояка! Ты хоть знаешь, что на свете существует… ну, скажем, музыка?! Ночи не проходило, чтобы я не плыла там, среди фонарей. А теперь — никогда! Это как мир пропал. Или как ребенок не родился.
Да. Не поставить ли в вину Рэндаллу Баккара ее нерожденного ребенка? Какой, однако, у девочки раздражающе пронзительный голос. Только с возрастом приходит умение убавлять звук.
— А мне, — сказал Кеннет, — снится, как я натягиваю лук. И все, не более того, но Грандиозу словно выключили. Аранта снова закрыла глаза, перебирая в уме свои «никогда».
Рэндалл, равных которому нет. Превосходивший всех во всем: таковы были правила игры. Да, конечно, он пользовался ею дольше, чем ей бы этого хотелось. Но опять же, как иначе он научил бы ее ценить себя? Ведь прежде она и слово боялась вымолвить вслух. Кто, как не он, взрастил ее так, что она смогла сбросить с себя путы чар, в которых сам Рэндалл оставлен биться и по сей день? Не потому ли он так торопился со свадьбой, что иначе получал в ее лице волшебницу, способную ему угрожать? Существование такой волшебницы нарушало Условие его заклятия на победу, а Рэндалл Баккара мучительно не хотел становиться простым смертным.
А она? Не ее ли проклятое заклятие девственности спасает себя, пользуясь любым предлогом?
В любом случае она достаточно выросла, чтобы не быть послушной. Когда она решилась уйти, она знала, что будет жалеть. Она жалела бы в любом случае, каков бы ни был ее выбор. Но, как справедливо заметил Кеннет, ничто не помешает ей вернуться, если она захочет сама. Вопрос: почему она не хочет сейчас, когда, в сущности, самое ее великое желание — быть любимой? Неужто не все равно — кем? Ведь Рэндаллу равных нет. Мы приняли это за аксиому.
Как, оказывается, давно она не лежала просто на земле, приникнув к ней и телом, и слухом, закрыв глаза и отдавшись сознанием на волю щебета птиц.
— Эй! Ну хоть ты можешь мне объяснить, почему ты потакаешь перепадам ее настроения? Почему она может вот так взять и перерешить с ходу, словно палку бросить в другую сторону? И ты с восторженным тявканьем кинешься ее приносить?
— Девочка, — это был, по?видимому, самый резкий тон Кеннета, — тебе лучше запомнить, что командует здесь миледи Аранта, кем бы она ни притворялась. Если она делает то или это, у нее, как правило, есть весомые причины. Едва ли у тебя получится настроить меня против нее. Хотя бы потому, что она тебя намного… больше. Последний раз предлагаю тебе выучить это наизусть, иначе…