— А что, — кокетливо расспрашивала Анелька куафершу, вымывшую ей голову и теперь завивавшую отросшие кудельки в колечки, — у нового короля молодые братья все неженаты?
— Да младший?то после Башни, говорят, в уме повернулся, — отвечала та. — Шепотом говорят, да правильно: чем тише — тем верней. Ежели король задумает его женить, так на деньги да на честь кто?нибудь да клюнет. Хоть и грех это — давать женщине такого мужа. Еще и подберут какую безответную. Ну да, помнится, он тихий был. Не блажной. Ну а у среднего брата — дела церковные…
Мистрис поджала губы, словно осуждая кого?то.
— Не мое, ясно, дело, а только негоже было так с ним обходиться. Или похвали, или покарай. А так: то ли одно, то ли другое, а в результате посадили его в пограничный замок Фирензе, не то узником, не то — сеньором, и детишки Баккара тут же глаза колют вечным упреком. Тут уж у Клемента, видно, старая ревность взыграла.
— Им разве было что делить?
— А то! Мой?то троюродный брат в оружейных рядах стоит, так, поди, понарассказывал в свое время, как Гайберн, граф тогда еще, мальчишек по рынку водил. Уриену подбирали меч и под рост, и под силу руки, и получил бы он все, что попросил. Младшему кинжальчик на пояс, добро бы не порезался, а старшего отец одергивал — ты, мол, и так мой меч унаследуешь. Да и те, кто в замке служил, говорили, да проговаривались, что среднего граф вроде как. больше любил. Лучший сын, какого мог пожелать мужчина. Граф, верно, жалел, что не он у него первый, а таких вещей от домашних не утаишь. Правда, и доставалось ему от отца против других вдвое. Видно, любовь меж ними была из тех, что родитель то кнутом вбивает, то пряником покупает.
Чувствовалось, что собеседница в глубине души скучает по владычеству Семьи. Про них по крайней мере можно было выдумывать красочные сплетни.
— Что, он был такой неблагодарный?
— Да его поймешь разве? Я его мальчишкой помню. Плохого от него никто не видел. Хорошего — тоже. Ну да благотворительностью в их семье испокон веку женщины занимались. Жил себе, от оружия на книжки косился, да, видать, еще отцу перечить не боялся. Сам высоконький, тощенький. Помню, сказал кто?то, не ровен час забьет его граф совсем в гневе, а после вовсе лишится и покоя и утешения. Клемент, тот попроще: гулял в городе, деньгами сорил — хвалили, обижал кого — ругали.
Тогда уже под чепчики заглядывал. А этот — книжник. Монашество, верно, в самый раз по нем было, да теперь вот и эта дорожка ему закрыта. Погубил себя парень. А ты чего стриженая? Мода такая теперь или болела?
— Болела, — легко соврала Грандиоза. — Только не я, а барыня моя, у которой я приживалкой. Вот всех в доме и остригли, чтоб ей одной не обидно было. Ах, не летать мне, видно, высоко! Не соблазнить богатого барина.
— Плюнь, — от души посоветовала ей дородная, счастливая в браке куаферша, — разотри и найди честного парня. Потому что нужны тебе эти хлопоты?
— Значит, — вымолвила Аранта, чувствуя холодные мурашки по всему телу и подбираясь для рывка, — замок Фирензе?
Опомнившись, они обнаружили, что опять невольно выделились посреди всех. Давно наступило время гасить огни, а этот Указ, впрочем, как и все остальные государственные предписания, здешние бюргеры исполняли с такой непререкаемой неукоснительностью, словно видели в нем смысл.
— Заповедник, — буркнул напоследок Кеннет, задувая свечу.
Каменистая закраина моря выглядела так, словно оттуда, из глубин, в незапамятные времена выползало на берег морское чудовище, цепляясь когтями и бороздя ими долины, оставляя на них бугристые шрамы вывороченных камней. Глядя на морскую гладь, тянувшуюся нескончаемо по левую руку до самого горизонта, порождающую пронзительные влажные ветра и чудесные опалесцирующие дымки, невозможно было не думать о чудовищах, скрываемых свинцовой поверхностью, переливчатой, как шелк, и тяжелой, как свинец. Чудовища сновали там, внизу, в своем загадочном сумрачном мире, движимые побуждениями, чуждыми богобоязненному человеку. А может, все они уже мертвы, и быстрые мелкие рыбки стаями проносятся сквозь ребра их гигантских Остовов.
Другой дороги здесь не было, только эта, тянущаяся вдоль берега, потому что и сама Марка представляла собой узкую полосу прибрежья, и море здесь доставало своим духом любой уголок. В воздухе ощущалась совершенно осенняя промозглость. Росли здесь в основном невысокие узловатые сосны, искривленные ветрами, избитые штормами, с невиданно длинными и цепкими корнями, сплошь да рядом торчащими из песка. И Аранта поймала себя на том, что не слишком спешит. Возможно, просто потому, что не знает, что делать дальше, когда они достигнут подножия замка Фирензе. Постучаться, представиться и ожидать, что Уриен откроет? Кто бы он ни был, он не дурак. Он не может не понимать, чем грозит ему появление ведьмы, преданной человеку, которого он убил.
Поэтому она не возражала, когда позволяли отлив и погода, спускаться к самой воде. Кеннет немедленно разувался, закидывал сапоги в седельную сумку и шел по песку, по границе, куда прибой монотонно нахлестывал пену и водоросли. Чтобы он сам, добровольно слез с седла?! Значит, ему это было зачем?то нужно. Поэтому дамы присоединялись к нему, подтыкали юбки, причем у Грандиозы это получалось несравненно пикантнее, и тоже шлепали вдоль пляжа по воде, держа лошадей в поводу. Здесь, практически при полном безлюдье Кеннет заворачивал рукав, подставляя новообретенную руку блеклым солнечным лучам, смягченным тяжелыми низкими облаками. Осторожно и ненадолго, чтобы не заработать ожог на нежнейшей розовой коже. Кристаллики соли оседали на ней буквально из воздуха, своей алхимией оставляя чуть заметные оспинки. Процесс регенерации еще не завершился: только совсем недавно на предплечье пророс легкий, чуть заметный золотистый пух, без которого мужская рука — не рука.