Они отправились в «Алый мак», да и куда еще пойдешь. День был сырой и серый. Всю ночь лил дождь, тротуары не успели высохнуть. Стволы деревьев вдоль улицы казались совсем черными от влаги, так же, как и ветви, неподвижно застывшие в сером осеннем небе.
По дороге и в кафе они молчали. Только когда они уже допивали кофе, педагог спросила:
— Отчего ты одна? Где Мими?
— Отдыхает.
— А ты почему не отдыхаешь?
Виолетта не знала, что ответить.
Та, два раза жадно затянувшись сигаретой, — явно добирала за все прошлые годы, когда приходилось воздерживаться и от курения, — заметила:
— Балет — это еще не все, Виолетта… И сцена тоже.
Уж не забыла ли ты, что, кроме балета и сцены, есть еще и жизнь?
— А для меня жизнь в этом.
Она сделала еще одну затяжку, потом резким движением смяла сигарету в пепельнице.
— Все мы так думаем… По крайней мере, какое?то время и до какого?то возраста… А потом… Потом видишь, что и ты проживешь без балета и балет без тебя.
— Вы еще приносите большую пользу, — решилась сказать Виолетта.
— Будем надеяться… Только разве мы этого хотим — приносить пользу? Или мы просто увлеклись, втянулись, привыкли, как к сладкой отраве. Не можем вырваться из этой обстановки, не можем жить без этой атмосферы — суеты репетиций и лихорадки премьер, и толпы у входа, и софитов, и афиш, и даже неприятностей…
Она взяла пачку «Стюардессы», достала сигарету, но положила ее на стол.
— Слишком много курю…
И, задумчиво посмотрев на Виолетту, неожиданно спросила:
— Ты, к примеру, спрашивала себя, ради чего ты надрываешься?
— Чувствую, что еще не достигла всего.
— А кто всего достиг? — подняла аккуратно подведенные брови бывшая балерина. — Одной того не хватает, другой — другого…
— Да, но они все?таки отличаются…
Она снова потянулась за сигаретой и на этот раз закурила. Взглянула на Виолетту, словно спрашивая, как понимать ее слова, но, очевидно, поняла их по?своему, потому что сказала:
— Верно, отличаются. И некоторые только и думают о том, чтобы отличиться. Все мы слишком много думаем об этом. Рвемся получить медали: не золотую, так серебряную, не серебряную, так бронзовую. Но сейчас, когда я давно занимаюсь не собой, а другими, всеми вами, мне все чаще кажется, что искусство — не состязание… конечно, если ты служишь ему, а не оно — тебе. Тогда ты будешь продолжать работу и не считать ее состязанием. Будешь делать ее как можно лучше, насколько можешь лучше и — точка.
— Но ведь талант…
— Что ты знаешь о таланте? — снова подняла она брови. — Я уже десять лет педагог и ничего не знаю о таланте. Знаю многое о физических данных, знаю все об упражнениях, но о таланте — ничего, кроме известной всем нам притчи.
— А я даже не слыхала про такую притчу.
— Я ее тоже подзабыла. Но ты все?таки знаешь, что «талантами» в древности называли золотые монеты. Так вот, господин дал самому верному из слуг пять талантов, второму слуге — два и третьему — один, — не помню точно сколько, но какая разница, — и уехал. В один прекрасный день он вернулся и потребовал отчета. Первый слуга своим трудом приумножил деньги, второй зарыл их для сохранности в землю, а третий растратил свой талант. И господин вознаградил первого, отобрал деньги у второго и прогнал третьего. «Лукавый раб!» — сказал он ему и вообще велел убираться с глаз долой.
Посмотрев на Виолетту, она еще раз затянулась сигаретой и прибавила:
— Думаю, достаточно ясно. Наше дело умножить то, что нам дано.
— Но это зависит и от того, сколько нам дано.
Бывшая балерина развела в затруднении руками:
— Согласна. Но ничего не поделаешь, одним дано больше, другим — меньше. Так уж ведется, что бог одному даст, а другого обойдет. Почему, отчего — дело его. А наше дело использовать свои возможности, чтобы служить искусству, не слишком заботясь о медалях.
Она все время твердила об этих медалях. Верно, решила, что Виолетта ни о чем, кроме медалей, не мечтает, что она из тех, кого всю жизнь гложет честолюбие. А может, просто хотела ее вразумить. Увести из холодного мрака, от этой двери и бесконечного серого, осыпающегося из?под ног обрыва: осторожней, девочка, в жизни есть и что?то еще, кроме этой двери и обрыва.
А может, просто хотела ее вразумить. Увести из холодного мрака, от этой двери и бесконечного серого, осыпающегося из?под ног обрыва: осторожней, девочка, в жизни есть и что?то еще, кроме этой двери и обрыва.
И она как Пламен.
* * *
Виолетта попрощалась с ней у «Алого мака» и пошла домой. Но поскольку домой ей идти не хотелось, а для прогулок в городе было не так уж много мест, она повернула к городскому саду, который был в двух шагах отсюда. И раз уж она подумала о Пламене, то, конечно же, увидела, что он идет по тротуару ей навстречу.
Подойдя к нему ближе, она слегка кивнула и хотела пройти мимо, но он остановил ее:
— Здравствуй, Виолетта. Хочу поздравить тебя с новой ролью.
Он прекрасно знал, что это никакая не новая роль и что Виолетта просто заменяет Ольгу в одном?двух спектаклях, но, очевидно, стремился показать, что ценит ее успехи.
— Я очень рад. Ты заслужила эту роль.
Он не уточнил, чем она ее заслужила — талантом или трудом, но, по?видимому, имел в виду второе. Она пробормотала что?то в знак благодарности и уже готова была идти дальше, но его великодушный и фальшиво?юбилейный тон обозлил ее, и она услышала, как произносит: