Он прекрасно сознавал, что он средний артист, но ему не хватало воли подняться выше. Роста он тоже был среднего, но благодаря своей стройности и худобе казался высоким. У него было худое, бледное лицо с выпуклыми скулами, нос с горбинкой, и после того, как по телевизору показали «Дети райка», в городе начали сравнивать его с Жаном?Луи Барро, на что Васко снисходительно возражал, что гении походят друг на друга, и, точнее, не он похож на Жана?Луи Барро, а тот на него.
— Мой дурачок готов поверить, что он в самом деле Жан?Луи Барро, — говорила Мими.
Впрочем, все это было в прошлом, и сейчас разговор шел не о Васко, а о Плисецкой, и Мими развивала свои теории по этому поводу.
— В нашем деле, — говорила она, — ты или что?то великое, или великое ничто. Единственное мое утешение, что сила все же на нашей стороне…
— Что это за ваша сторона? — скептически спросил танцовщик.
— Тех, кто ничто. Как?никак, а нас большинство.
— Чепуха, — не согласилась с ней Таня. — Спектакль не делается одними примами.
— А кто говорит, что делается? — возразила Мими. — В балете нужен и фон. Как в математике нули. И все?таки обидно быть нулем.
— А что такое Ольга? — подхватил Васко, не потому, что не знал, что такое Ольга, но за отсутствием обогревателя хотел хоть чуточку подогреть атмосферу злостью.
— Она как раз самая несчастная. Она из тех, кому суждено висеть между небом и землей. Она нечто, только с большим минусом. Или, если хочешь, ничто с двумя плюсами: техникой и нахальством.
«Из тех, кому суждено висеть между небом и землей… Нет, Ольга не из них, — думала Виолетта. — Она не висит. Она удобно устроилась на хорошем месте. А если кто и висит между небом и землей, так это ты: ты не желаешь мириться с тем, что ты внизу, но не в силах достичь вершины. По крайней мере, пока это так. Будем надеяться, что только пока».
Она перестала следить за разговором и прислушалась к нему снова, только когда уловила, что они заговорили о ней.
— Из нас всех она одна счастливая, — произнес Васко.
— Потому что у нее есть великая цель… — подсказала Таня.
— Потому что она все еще верит в нее. Великая цель… У кого из нас ее не было… еще в школе… еще когда мы были мальчишками… И чем ты старше, тем она ясней. Только потом начинается обратный процесс: она становится все туманнее, теряется, исчезает… Пока в одно прекрасное утро не спохватишься: Ага! А где моя великая цель? В шкаф заглянешь, под кроватью пошаришь — нет ее!
— Положим, ты ее ищешь не под кроватью, а на дне бутылки, — уточнила Мими.
— Неважно где. Важно, что ее нет.
Они продолжали болтать в том же духе, а когда пошла вторая бутылка, разговор стал до того шумным, что Виолетта решила уединиться на кровати в своем углу.
Надо бы лечь. Надо бы уснуть. Завтра у тебя трудный день. Заснуть… под их крики… и с этими мыслями…
— Я вам не помешаю, если включу проигрыватель? — спросила она, воспользовавшись случайной паузой.
— Включай, пусть орет, — великодушно разрешил Васко.
— Нет, только чтоб не орал, — запротестовала Мими.
— Не мешай ребенку! — настаивал Васко. — Дети — наше будущее.
— А я о ребенке и забочусь, дурачок! Я уж не говорю про то, что от этой ее «Спящей красавицы» заснуть нельзя… Что на репетиции пианино бренчит, а вечером домой придешь, опять адажио и аллегро… Но ведь она рехнется с этим своим проигрывателем…
— И пусть рехнется! — заявил Васко. — Разве можно творить искусство, если ты немного не того?
Она тем временем включила проигрыватель, хотя и не слишком громко, и поставила не «Спящую красавицу», а ту пластинку, которую ей не удалось дослушать днем. После танца шести начиналась партия Черного лебедя. Ее партия. Это все еще звучало для нее невероятно: ее партия.
Она сняла с вешалки шаль, закуталась в нее и забралась на кровать, даже сквозь шаль ощущая холод стены. Взяв подушку, она сунула ее за спину. В понедельник надо наконец купить новую наволочку. Если ты Черный лебедь, это не значит, что ты должна спать на грязной наволочке.
Музыка была достаточно громкой, чтобы хоть отчасти заглушать голоса в другом конце комнаты. Абажур лампы отбрасывал нежный веер розового света на противоположную стену. И там в бледно?розовом сиянии проступали, сначала неясно, а потом все более явственно, бесплотные образы видения.
Это было все то же видение, которое явилось ей еще в детстве, еще в тот первый миг озарения. Правда, оно уже порядком потускнело — за столько лет даже видение может потускнеть, но она была привязана к нему, как к дорогой, хотя и выцветшей фотографии, — кое?где помятой, оттого что ты носила ее на груди у сердца, и кое?где размытой, оттого, что ты не раз плакала над ней.
И она всматривалась в розовое сияние на противоположной стене, следя за полетом незримых образов, а из проигрывателя доносились страстные мелодичные звуки адажио. Па?де?де. Ее танец. Танец Черного лебедя.
Суббота
Она долго блуждала неведомо где, встречала каких?то людей и то бог весть о чем спорила с ними, то убегала от них, но сейчас эта сумятица осталась позади и позабылась, и она очутилась в каком?то темном и глухом месте без всяких очертаний и измерений, в котором царил лишь мрак и могильный холод.