Взгляды обеих снова встретились, как бы для совета. И Мими опять показалось, что глаза Виолетты смотрят на нее умоляюще.
— Тогда я возьму Одетту, — предложила Мими.
Сухарь смерил ее взглядом, в котором ясно читалось: «Ты что, в сестры милосердия записалась?» Но вслух произнес:
— Честно говоря, я не очень представляю тебя в этой трогательной роли. Зато ты достаточно агрессивна для Одиллии…
— Да, на словах…
Балетмейстер хотел, видно, что?то возразить, но промолчал.
— Из Виолетты выйдет чудесная Одиллия, — сказала Мими.
— По?моему, я достаточно хорошо знаю возможности и Виолетты, и твои, и всей труппы. Я ничего против Виолетты не имею… только она… с ее наивным видом…
— Наивным?… Да коварней и демоничней ее не найдешь, уверяю вас.
— Ты своими похвалами хоть кого угробишь, — пробубнил балетмейстер и взглянул на директора.
Тот только плечами пожал, дескать, дело твое.
— В крайнем случае можете поменяться партиями, — сказал сухарь словно бы про себя. — Ладно, решим на репетиции.
Он снова взглянул на директора. Тот опять пожал плечами.
— Да… можете поменяться, — повторил балетмейстер. — Я не возражаю.
Это прозвучало как «все равно один черт», но лицо Виолетты просияло. Мими ничего не сказала. И только когда они вышли из кабинета, заметила:
— Все?таки разделил Одетту — Одиллию. Выходит, мы с тобой вместе взятые — одна настоящая прима. Значит, каждая из нас — ровно полпримы. Прямо лопнуть можно… от гордости.
Но у Виолетты не было времени для подобных размышлений, она торопилась вниз, в проходную, звонить отцу.
Вахтер, покинув свой пост, болтал у двери с ответственным за противопожарную охрану.
— Папа, мне дали роль! — крикнула она дрожащим от ликования голосом, едва их соединили.
— Поздравляю!… — голос отца звучал так отчетливо, словно они разговаривали не по междугородному, а по городскому телефону. — Очень за тебя рад, моя девочка…
И тут только догадался спросить:
— А какую?
— Одиллии.
— Одиллии?… Но ведь это… это самая трудная роль!… Это же кульминация спектакля! Очень, очень рад…
— Как ты себя чувствуешь, папочка? — прервала она его.
— Мне лучше, дочка, я же тебе говорил. А теперь, после такого известия, мне станет совсем хорошо.
— Только не волнуйся…
— Конечно, не буду. Чего мне волноваться? Ты же знаешь, как я в тебя верю… Но все?таки после спектакля сразу же позвони…
Она, естественно, обещала позвонить сразу же после спектакля и снова умоляла его не волноваться, как будто это зависело от него, а он убеждал ее, что верит в нее, и разговор закончился традиционным «в добрый час».
В добрый час… Был час начала репетиции, но не «Лебединого озера», а текущего репертуара, балетных партий в «Князе Игоре», и Виолетта бегом бросилась наверх в зал.
* * *
Пока кончится репетиция, пока оденешься, пока отделаешься от Мими, Тани и Васко, которые хотят затащить тебя в кафе, — вот уже и стемнело.
Эти трое прямо жить не могут без кафе, пока не убьют там два?три часа, домой не возвращаются. Для Виолетты же это значило провести два?три часа наедине с видениями и музыкой, но сейчас она почти стеснялась признаться себе в этом.
Для Виолетты же это значило провести два?три часа наедине с видениями и музыкой, но сейчас она почти стеснялась признаться себе в этом. Она старалась избегать Мими, а Мими сегодня еще раз доказала, что она настоящая подруга. Хлопотала, чтобы ей досталась вся роль, а потом уступила главную из двух партий. Партию Черного лебедя. Партию, о которой Виолетта мечтала столько лет.
Она вышла из театра и тут же очутилась в обществе виолончелиста. Ну и настойчивый, однако.
— Мое приглашение выпить кофе с коньяком все еще в силе, — заверил он ее, идя вслед за ней.
Она, естественно, не ответила. Не хватало еще разговаривать с этим пошляком.
— Не подумайте, что я хочу вас напоить, — продолжал виолончелист. — А тем более приставать. Но вы одиноки, Я — тоже. Я хотел бы поговорить с вами о тоске одиночества… И, если можно, разогнать ее.
Не слушая его болтовни, она свернула за угол, на другую улицу, и он, как всегда, потащился за ней. Одна из трех безликих улиц ее ежедневного маршрута к дому была еще более безлика сейчас, в темноте, лишь кое?где освещенная тусклым светом желтых фонарей. Улица эта не отличалась от улиц любого другого города, и она шла по ней в сопровождении какого?то типа, о котором не знала ничего, кроме того, что он играет на виолончели и что он страшный нахал.
— Где вы видали такого дурака, как я? — спросил он вдруг. — И в моем?то возрасте! Разве то, что я столько дней за вами хожу, ничего вам не говорит?
Виолетта почти не видела его. И, может быть, именно потому, что не видела, она чувствовала — его присутствие как?то действует на нее. То ли потому, что от него веяло какой?то силой в сочетании с юношеским легкомыслием. То ли потому, что к ней давно не прикасался мужчина. Или потому, что в его голосе вдруг прозвучала какая?то нотка искренности.
— Я уже давно к вам присматриваюсь. Я даже расспрашивал о вас. Оставь ее, говорят, она не горячей мороженого. Но что мне делать, если это сильнее меня.
Он продолжал излагать предысторию своего увлечения, и Виолетта, пожалуй, начала его слушать, во всяком случае, когда она поняла, что прошла свой дом, было уже поздно.