— И он писал свои мелодии не для тех, кто будет надрываться, а для тех, кто…
— … Кто будет танцевать с легкостью и упоением, — насмешливо подсказала Мими. — Не знаю, щупал ли ты свой пульс, когда кончаешь танцевать.
— Зачем мне его щупать, когда я и так чувствую, что сердце у меня вот?вот разорвется.
— Тогда не болтай зря…
— Да, но я?то на сцене грубая мужская сила. Должен же кто?то вас поддерживать, на руках носить. Грация и воздушность — это дело ваше. И сколько с вас потов сходит, тоже дело ваше. Вот Ольга…
— Не говори мне про эту гусыню… — прервала его Мими.
Вот Ольга…
— Не говори мне про эту гусыню… — прервала его Мими.
Она никак не могла смириться с тем, что Васко, хотя и был ее Васко, на сцене носил на руках не ее, а Ольгу.
— Может, и гусыня, но совершенство техники, — вставил танцовщик, чтобы прибавить к водке незаменимую закуску ссоры.
— Совершенство? — воскликнула Мими. — Хочешь сказать: совершенство безликости. Да она все роли исполняет на один манер.
— Ей и в голову не приходит подумать о содержании, — добавила Таня.
— А зачем думать, если содержание мешает ей танцевать, — добродушно вставил танцовщик. — Делает себе человек пируэты — и отлично делает.
— Делает пируэты, но не может создать образ, — возразила Мими. — Она как дети, которых мамы учат читать стишки перед гостями. «Ну?ка, Олечка, скажи нам стихотворение!» И Олечка тараторит без единой ошибочки и не задумывается, о чем это стихотворение: о завтрашнем дне или о прошлогоднем снеге.
— Но ведь без единой ошибочки.
— Да ее ошибка в том, что она с самого начала взялась не за свое дело.
— Ну, это уж ты чересчур… Такая техника…
— Ну, если у нее такая техника, вот и занималась бы гимнастикой. В конце?то концов, ей все равно, чем заниматься, балетом или гимнастикой. Ей главное быть в центре внимания. Так и кажется, что она встает не на пуанты, а на цыпочки, чтобы весь зал мог ее видеть: «Посмотрите, что я могу! Посмотрите, вот я какая!»
— Выпей и успокойся, — сказал ласково, но с некоторым ехидством Васко, наполняя ее рюмку.
Но Мими даже не взглянула на рюмку.
— Она не переживает, а демонстрирует экзерсис. Не страдает и не ликует, а делает пируэты. Зачем ей, чтобы верили в чувства, которых у нее нет, ей надо, чтобы восхищались ее техникой. Вот, посмотрите, как я делаю пируэты: па де бурре ан турнан, тур ан деор, тур аттитюд и еще, и еще, и еще… А теперь хлопайте…
— И хлопают.
— Еще бы. Как чемпионкам по художественной гимнастике. Для нее балет всего?навсего художественная гимнастика. А что до разных там чувств, волнений, переживаний, то для этого у нее есть две гримасы: страшно фальшивая улыбка счастья и упоения и трагически сдвинутые брови и скорбно поджатые губы.
Тут для большей наглядности Мими изобразила гримасы Ольги. Васко и Таня захохотали, хотя номер был не новый.
«Мими, конечно, ей завидует, так же, как и ты. И хоть во многом права, а все?таки завидует».
— Да у нее ни на грош воображения, — продолжала свою обвинительную речь Мими. — Она так же способна что?то вообразить, как я штангу поднимать… Хорошо хоть в кино не снимается, а то, чтоб она прослезилась, пришлось бы гору лука ей под нос совать. А вот наша Фиалка все переживает. Уж так переживает, что того гляди спятит. Просто исстрадался ребенок по настоящей роли. И не для того, чтобы покрасоваться, а чтобы исполнить.
— Правда, страдаешь, Маргаритка? — спросила Таня.
Потом, берясь за рюмку, добавила:
— Страдай, девочка, страдай. Лучшее средство похудеть…
— Эй, не дразни ее… — прервала ее Мими.
— Ну уж, не смей обижать твоего ребенка…
— Да она ни на что не обижается… — пояснила Мими. — Хоть Фиалкой ее зови, хоть Ромашкой, хоть говори, что наша Ольга лучше ее, ничем ее не проймешь.
— Ольга лучше нас всех, — решилась наконец высказаться Виолетта.
— Вот видишь…
— Ну что ж, лучше нас, конечно, — согласилась и
Таня, заговорщически подмигнув Васко.
— Ты говори о себе! — рассердилась Мими.
— О себе трудно говорить. Я тут пристрастна. А из вас двоих она лучше.
— Я же тебе сказала, чем она лучше: бездушной техникой.
«Мими ей завидует, бесспорно. И ты тоже. Хотя она и права, все равно завидует. И самое жалкое, что вы завидуете даже такой, как она. Такая?сякая, а умеет то, чего вы не умеете».
— У нашей Фиалки, может, нет ее прыжка, но зато есть индивидуальность, — продолжала Мими. — Индивидуальность, дурочка, а не техника! Превратить штамп во что?то свое, чтобы тебе поверили, взволновались, а не чтобы говорили, как ты хорошо выучила урок…
«Ты и вправду все переживаешь, но что из этого? Ты переживаешь до слез, но что из этого? Танцевать — это тебе не сидеть в углу, прикрыв глаза. Приходится таскать по сцене эту машину из костей и мускулов, которая вечно дает сбои при технических трудностях, и злиться, что тебе не хватает той царственной устойчивости, без которой нельзя и которой так гордится Ольга!»
— Ладно, хватит! — крикнул тут Васко. — Надоели вы мне с вашей Ольгой… Нечего пережевывать одно и то же… Я вам говорю: завтра наша Марго такую выдаст Одиллию, что затмит даже английскую Марго.
— Молчи, сглазишь, — оборвала его Мими.
Они продолжали болтать, но Виолетта больше не слушала. И поскольку они приканчивали вторую бутылку и разговор стал чересчур оживленным, она тихонько отошла и уединилась в своем углу.