И, отдохнув, начинала все сначала. И снова сначала. Всегда сначала. Пока ей, наконец, не почудилось, что если она и не добилась окончательно своего «выше», то хотя бы поднялась над жалким приличным уровнем.
Однако в решительную минуту, стоя за кулисами в ожидании, когда режиссер подаст ей знак, она почувствовала, что вся застыла от напряжения, а руки и ноги у нее одеревенели, что все, чего она добилась на репетиции, растаяло вмиг.
Но тут оркестр заиграл ее мелодию, и она как во сне вышла на сцену и как во сне ощутила, что сияющий луч прожектора поймал ее в свой светлый круг, и как во сне, увидела этот полутемный и притихший зал, и какой?то странный вихрь подхватил ее и увлек, и она вдруг испытала то неописуемое состояние, когда тело становится легким, и старание переходит в непринужденность, и ты словно паришь в воздухе, словно плывешь в пространстве, словно летишь, несешься и кружишься в водовороте звуков и чувств, превращаясь в сердечный трепет и сердечную боль, в ликование и скорбь, в отблеск невидимого и олицетворение невыразимого.
Когда она замерла на авансцене и раздались аплодисменты, ей показалось, что она не та, какой была еще миг назад, и что сейчас, после стольких усилий, она наконец стала самой собой, раскрыла себя, одарила этих людей, заполнивших зал, искоркой красоты, которую все мы носим в своем сердце.
— Это был триумф, радость моя, — сказала Мими после концерта. — Ты сразила, убила нашу Ольгу, поставила на ней крест. Это был настоящий триумф.
Она так радовалась своему триумфу, что в эту ночь впервые за долгое время спала без кошмарных снов. Но больше всего она радовалась тому, что наконец преодолела преграду. Значит, преграда не была роковой. Значит, ее можно преодолеть и не обладая феноменальным шагом и исключительным подъемом.
А сейчас пришло время повторить фокус. Правда, партия Черного лебедя значительно труднее того несложного па?де?де. Даже опытные балерины сознательно ее упрощали, чтобы справиться с ней. Именно это делала Мими на репетициях. Мими была неплохим Черным лебедем, только очень средним. Иметь шанс станцевать такую партию и исполнить ее так, как Мими, значит упустить свой шанс.
Проигрыватель, как всегда, был включен на полную громкость, и Виолетта не услышала, как вошла Мими. Зато замечание ее прозвучало достаточно ясно:
— Фиалка, опять ты в трансе? Ты меня просто пугаешь.
— Я не в трансе. Я повторяю в уме.
— Повторяешь в уме? Мало мы эти роли ногами повторяли, так ты еще в уме повторяешь. Нет, ты и впрямь рехнешься.
— Репетиция в пять, — напомнила Виолетта, увидев, что Мими снимает туфли и собирается лечь.
— Времени полно, — возразила подруга, вытягиваясь на кушетке и укрываясь одеялом. — Я капельку отдохну… а если нечаянно засну, ты меня разбуди.
Она полежала немного молча, потом заговорила.
— Ну и холодина здесь… Придется, видно, в понедельник купить камин… Я забегала в мастерскую… Представляешь, у них до сих пор нет спирали…
Виолетта встала и выключила проигрыватель. Раз Мими пришла, лучше удалиться.
— Пойду пораньше, разогреюсь.
— Теперь разогреваться вздумала… — недовольно пробормотала Мими. — На репетиции разогреешься.
— Все?таки я хочу пойти пораньше.
— Нет, ты и вправду со вчерашнего дня не в себе, — сказала Мими, вздыхая и садясь на постели. — Ну, бывает что неймется, понимаю, но чтоб до такой степени, это уж ни на что не похоже. В таком напряжении даже выступать не полезно. Расслабься, успокойся… не мне тебя учить…
Потом она небрежным жестом поправила волосы и примирительно сказала:
— Ладно, пошли.
* * *
Балетмейстер решил прорепетировать некоторые партии на сцене, поскольку спектакль давно не шел, и поскольку директор настаивал, чтобы для высоких гостей все было на высшем уровне, и поскольку вместо безукоризненной Ольги были две дублерши, от которых неизвестно чего можно ждать.
— Почти как генеральная, — проговорила Мими, когда, кончив танцевать и еще тяжело дыша, остановилась рядом с Виолеттой.
— Шеф сказал «хорошо», — вставил Васко. — А на его языке это значит «отлично».
Балетмейстер, стоявший немного поодаль, действительно пробормотал «хорошо», что черт его знает, что значило, но в худшем случае не выражало недовольства.
На сцене начали репетировать танец шести из третьего действия, и Виолетта делала вид, что наблюдает за танцующими, чтобы скрыть чувство неловкости оттого, что за ней самой наблюдают. Несколько девушек из кордебалета, стоявших чуть подальше за кулисами, поглядывали на Виолетту и Мими и о чем?то шептались.
Несколько девушек из кордебалета, стоявших чуть подальше за кулисами, поглядывали на Виолетту и Мими и о чем?то шептались.
— Это они на наш счет прохаживаются, — сказала вполголоса Мими, которая зорко подмечала такие мелочи. — Раз Ольги нет, так на наш.
— А ты злишься? — добродушно спросил Васко.
— Наоборот, радуюсь. С коих пор мечтаю, чтобы начали наконец и мне завидовать.
— Только они не завидуют, а перемывают вам косточки. Сравнивают с Ольгой и перемывают, — поддразнивал ее танцовщик.
Они продолжали вполголоса этот бессмысленный разговор — их вообще хлебом не корми, дай языком почесать по поводу и без повода, — но Виолетта уже не слушала. Из глубины сцены веяло холодом и плесенью. Ах, этот запах плесени, и эти пустые разговоры, и эти люди, столпившиеся за кулисами, вокруг этой странной комнаты с тремя стенами, где в ярко освещенном пространстве выдуманные существа совершали свои выдуманные поступки. Отсюда было видно, что сказочная феерия состряпана из досок и размалеванного полотнища, отрывистых приказаний, суетни и прозы. Ужасной прозы… И все?таки эти люди кружили, словно околдованные, вокруг этого ярко освещенного помещения, вокруг этой выдуманной комнаты, предназначенной для выдумок и в то же время такой реальной, неодолимо привлекательной, притягивающей, как магнит.