— А у Владыки, — шепотом продолжал Филимон, — оказалось извращенное чувство юмора! Ему представили отчет о твоих похождениях, и когда он дошел до того места, где совращенные карточной игрой индейцы устроили междоусобное побоище, что ржал до колик и дальше читать попросту не смог.
Я молчал.
— Одного не могу понять, — помедлив, проговорил мой друг. — Как ты осмелился вернуться? Ты же знал, что тебя будут судить, и судить сурово! Такого мягкого приговора, признаться, никто не ожидал.
Я молчал. Говорить не хотелось. Было стыдно, и я… очень устал…
Как осмелился вернуться? Да вовсе не осмеливался я! Не было во мне смелости. Вообще ничего не было!..
Лежал, помню, совершенно обессиленный и равнодушно наблюдал за тем, как меня окружают опоздавшие к основному действу стрельцы и доброхоты из публики, пришедшие в себя после бесславного исчезновения нечисти.
Вообще ничего не было!..
Лежал, помню, совершенно обессиленный и равнодушно наблюдал за тем, как меня окружают опоздавшие к основному действу стрельцы и доброхоты из публики, пришедшие в себя после бесславного исчезновения нечисти. Портал, закрылся, осталось только темно-красное пятно наверху — точно небо было обожжено.
Стрельцы двигались осторожно, целя в меня копьями и дулами пищалей…
Я чуть приподнял голову. Странно — всё уже закончилось, а земля еще грохочет подземным громом… «Если Тависка оказался Оксаной, то кто тогда рвался из казематов на волю?» — мелькнула в голове мысль.
И тут рвануло! Метрах в пяти от меня сразу десяток ни в чем не повинных мужичков взлетели на воздух и с душераздирающими воплями приземлились на разных концах площади. Из образовавшейся в земле дырищи вылетел не кто иной, как душегуб Пахом-Чик, единственный глаз которого выражал такой ужас, что те, кто увидел атамана, мгновенно бросились наутек. Пахом тоже на одном месте не задержался. Шлепнувшись на землю, он взял низкий старт и кинулся бежать — почему-то в мою сторону. При этом он орал:
— Я же только поздороваться хотел! Я же… ничего такого!
Следом за одноглазым из-под земли показался низенький мужичок в разодранном азиатском халате, опутанный обрывками цепей, с вылинявшей тюбетейкой на несоразмерно огромной голове.
— Ахмет, басурманин проклятый! — ахнул рядом со мной богатырь Георгий. — Кто ж тебя, паскудника, освободил?!
Взмахнув мечом, богатырь прыгнул с телеги Ахмету Медному Лбу наперерез, но промахнулся. Ахмет, низко пригнув голову, свистнул мимо богатыря, боднул лбом телегу и разнес ее в щепы с такой же, наверное, легкостью, с какой пробивал каменные своды казематов, прокладывая себе дорогу наверх.
Народ кинулся врассыпную. На площади творилось нечто невообразимое. Пахом, моля о пощаде, бегал от Ахмета; Ахмет, завывая:
— Ах шайтан! — гонялся за Пахомом; богатырь Георгий пытался поймать и уязвить мечом того и другого; стрельцы дружной стайкой трусили следом за Воителем — то ли собираясь поддержать его в трудную минуту, то ли предполагая, что за спиной Победоносца сейчас самое безопасное место…
Я с трудом поднялся на ноги. О том, что случилось в казематах, мог догадаться и последний дурак. Пахом, выбравшись из камеры, пошел на поиски своего кумира, нашел-таки его и помог освободиться, что было вовсе не трудно, поскольку именно в этот день Никодим не смазал цепи, удерживавшие буйного басурманина. А басурманин, верный своему принципу «сначала убить, а потом подумать», всю накопившуюся в заключении злость решил выместить на первом подвернувшемся человеке — на Пахом-Чике то есть…
А почему я не перемещаюсь в контору? Ведь задание клиента выполнил: освободил Ахмета… Ну не своими руками, но ведь Никодим не смазал цепи именно из-за меня!.. Почему же я всё еще здесь? Неужели Печать Отторжения действует так широко — на весь механизм перемещения? Не может быть…
Кто-то схватил меня за плечи. Я рывком обернулся.
— Адик! — прошептал мне на ухо Гаврила — желтовато-бледный, как парное молоко. — Бежим! Уходим! В родное Колуново!
— Бежим, о храбрый Рогатый Дух, спасший жизнь моему мужу! — поддержала Прибрежная Галька. — Я видела, как зло отвергло тебя, оставив навсегда на земле. Не бойся, мы всегда будем с тобой!
— Мы тебя усыновим! — ляпнул Гаврила. — Я долго думал и решил: мне нужна только Галина, а Оксана не нужна. Тем более что она в страшное чудовище превратилась и едва меня не слопала!
Ответить я не успел.
Даже осмыслить сумбурное заявление воеводина сына не смог.
С криком: «Мама!» — Пахом споткнулся и рухнул на землю.
С воплем: «Попался, шайтан!» — Ахмет Медный Лоб прыгнул на спину атаману.
С восклицанием: «Эх, голову снесу!» — Воитель Света Георгий Победоносец схватил басурманина за загривок…
Как только одноглазого Пахом-Чика коснулись руки его кумира, мир вокруг меня мгновенно сжался до размеров черной горошины и разорвался на части. Я словно оказался внутри себя самого, хотя точно знал, что никакого «меня» в поглотившей всю вселенную бесцветной пустоте не существует.
Странное состояние… Сколько раз его переживал, а всё не могу привыкнуть… Хорошо еще, что недолго оно длится…
Бесконечная черная нора, по которой я с чудовищной скоростью мчался, сузилась. Впереди — я это знал — меня ждали родимая контора, суд, разбирательство и приговор…