«Не верю! — хотел было крикнуть я на манер Станиславского, но, конечно, не крикнул… Актер, кстати, из этого Чика никудышный. Вот — замахивается топором, пыхтит, рычит — неумело, но старательно демонстрирует готовность к кровавому делу. Ждет, чтобы я завопил на всю округу: «Помилуй, родненький! Что угодно для тебя сделаю!..» Не дождешься! Хрен тебе! Видно же, что убивать не собираешься. По крайней мере пока…»
Разбойник несколько раз поднял и опустил топор. Я безмятежно смотрел в потолок, не замечая Пахом-Чика. А тот растерянно оглядел своих товарищей, принял протянутую кем-то секиру, поднял ее над головой, издав протяжное «У-у-ух!».
Спустя примерно минуту я взглянул на него. Уродливое лицо разбойника налилось кровью, тяжеленная секира подрагивала в неподвижном замахе.
«Чего доброго не удержит инструмент, — подумал я. — Сорвется секира и звезданет меня по рогам. Ладно уж…»
— Я — лихой разгульный молодец! Душегуб и убивец! — натужно просипел Пахом-Чик. — Ужас всех церковных сторожей! Судьбина горькая для одиноких лесных путников!
— Гроза округи! — заученно проорали разбойники.
— Сейчас жизни тебя решу! — закончил одноглазый, картинно притопывая ногой.
— Моли о пощаде! — распевно закончили разбойники.
— Помилуй, родненький, что угодно для тебя сделаю, — проговорил я. — Только не пугайте секирой и хоровым пением… Чего тебе надо?
С облегченным вздохом разбойник отбросил секиру.
— Давно бы так, — радостно отозвался он, потирая затекшие руки. — Понял теперь, с каким лихим парнем дело имеешь? Будешь мне служить, нечистый?
— С какой стати я тебе, дураку, служить должен? — возмутился я, не сдержавшись.
— А с такой, что ты в моих руках накрепко! — сформулировал одноглазый. — Будешь ругаться — святой водой спрысну! Или лампадку к носу привяжу! Будешь служить или нет?
— Иконы убери и свечи погаси — отвечу.
— Тогда ты колдовство бесовское свое применишь!
— Не применю, обещаю.
— Не верю я тебе!
— А я тебе почему должен верить?
— Потому что я тебе ничего и не обещал.
— Так пообещай! — возразил я резонно, на мой взгляд.
Действительно, чего этот урод мне грозит, к службе принуждает? Бесплатно бесы не работают! Сотрудничество — пожалуйста. А бесплатно пускай медведь вкалывает, у него четыре лапы.
— При таких условиях, — сказал я, — даже разговаривать не буду.
— А при каких будешь? — вскинулся Пахом-Чик.
— Иконы хотя бы убери! — попросил я. — Свечи можешь оставить… Чего ты меня так боишься? Сам здоровенный, да и братва с тобой до зубов вооруженная… Убери иконы!
— Пахом-Чик, гроза округи, ничего не боится! — надулся одноглазый. — Ладно… Уберите, братцы, иконы.
Когда иконы исчезли с моих глаз, разбойники расселись у стен каморки — подальше от меня, обнажили сабли и ножи, настороженно следили за каждым моим движением, готовясь если не броситься на меня в случае чего, то защищать свою жизнь до последней капли крови, а то и просто удрать. Дверь, между прочим, они открытой оставили.
Я поднялся и сел, вытянув ноги. В голове еще шумело, но силы явно возвращались в мое тело. Еще бы свечи эти противные потушить: запах от них неприятный, и трещат они как-то… угрожающе!.. Что поделать, орудия производства конкурирующей организации. Созданы специально для того, чтобы негативно воздействовать на таких, как я. Вроде «Раптора» для комаров. Кошмарная вещь, надо сказать (я про свечи, а не про «Раптор»). У меня от них насморк и понос!
Одноглазый Пахом-Чик величественным кивком послал куда-то двух своих приятелей. Через минуту лихие молодцы вернулись, волоча за собой колченогий стул и две метлы. На стул тотчас уселся Пахом — с таким видом, будто это и не стул был вовсе, а, скажем, императорский трон; двое с метлами встали по бокам и принялись мерно обмахивать атамана метлами, которые, очевидно, символизировали опахала из павлиньих перьев.
Смешно мне не было. Повеселишься тут, когда в такую заваруху влип! Клиента убили… Людьми называются! Самые настоящие бесы!.. Откуда, интересно, у Пахом-Чика замашки Дона Корлеоне?.. «Гроза округи!» «Горькая судьбина одиноких лесных путников!» «Ужас церковных сторожей!»
Вернись ко мне сила, раскидал бы весь этот сброд от нечего делать! Пахома бы посредством метлы, что поувесистей, разом бы излечил от тяжелой формы мании величия!.. Да святые иконы всю энергию вытянули, а треск горящих церковных свечей сосредоточиться не дает…
— Милую тебя, нечистый! — торжественно проговорил восседавший на стуле разбойник. — Но исполнить ты должен работу, которую задам тебе в обмен на поганую твою жизнь.
— Чего и следовало ожидать, — пробормотал я, пропустив мимо ушей «поганую жизнь». — И что тебе нужно, ужас, летящий на крыльях ночи?
Пахом-Чик приосанился. Видимо, фраза из диснеевского мультика ему очень понравилась. Наверное, обяжет своих подопечных выучить ее наизусть и исполнять вместо поднадоевшей «грозы округи».
— Работа непростая, — признался одноглазый. — Потому только для нечистого и предназначена. Видишь ли, бес, в здешних местах нет страшнее и свирепее разбойника, чем я. Но слух пошел, что объявился недавно в округе Ахмет Медный Лоб — душегуб из басурманских стран. О, то великий разбойник! Я еще малым ребенком был, когда Медный Лоб гремел славой по всем басурманским землям.
И до наших краев слава его доходила! О, превзошел он всех разбойников по части душегубства!
— А, — припомнил я, — слышал! Некий Георгий его пленил и на потеху царю привез, так?.. Но ведь этот Ахмет в заточении находится и конкуренцию тебе составить никак не может!