Ивсё же (говорю я себе), этот подход вроде бы хорошо служит каждодневнымпрактическим потребностям. Я живу так, словно бы действительно в центре моего мирабыла подвешена реально существующая двадцатисантиметровая болванка. И менятянет добавить, что в том двуличном и тупоголовом мире, в котором мы живем, отэтой образцовой нелепицы невозможно избавиться: это такая удобная выдумка, чтоона вполне может оказаться истинной правдой.
Насамом деле, это в любом случае ложь, и порою даже весьма непрактичная ложь:из-за нее деловой человек может потерять деньги. Рассмотрим, например, работукопирайтеров — уж кого-кого, а их никто не может обвинить в повышенной любви кистине. Их бизнес заключается в убеждении меня, и одним из самых эффективных
способов сделать это является включение меня в рекламу таким, какой я есть.Вместо того, чтобы рисовать на плакате человека другого вида — того, чтос головой — поднимающего рюмку или сигарету к своему рту, он показывает как подобныемне делают это: мою правую руку (под характерным углом в правом нижнем углуизображения, и более-менее лишенную плеча и локтя), поднимающую рюмку илисигарету к — моему не-рту, к зияющему провалу. Человек, изображенный так — этоне кто-то незнакомый, это явно я, как я себя знаю. Невольно я вовлечен. Ничегоудивительного, что большие и малые части тела, маячащие в углах изображения,без управляющей ими головы где-нибудь посередине между ними, выглядят абсолютноестественно для меня — я всю жизнь живу именно так! И, очевидно, реализмрекламы, идущий дальше представления здравого смысла о том, что я есть,окупается: когда я теряю голову, я теряю и способность сопротивляться рекламе.(Впрочем, есть пределы реалистичности изображения: например, я ни разу не виделрекламный плакат, включающий розовое облачко непосредственно над рюмкой илисигаретой; дело в том, что в любом случае я добавляю этот элемент в картинусамостоятельно. Нет смысла наделять меня еще одним прозрачным носом-облачком.)
Режиссерыфильмов тоже, безусловно, практичные люди, более заинтересованные вкрасноречивой передаче ощущений героя, чем исследовании природы героя; впрочем,одно влечет за собой другое. Например, я полагаю, что они хорошо осведомлены,как слабо я реагирую, когда кто-либо другой ведет машину, по сравнению с моейреакцией на вид того, как я сам веду машину. В первом случае, я ротозей натротуаре, наблюдающий за двумя автомобилями, которые быстро сближаются,сталкиваются, убивая водителей, загораются — и я слегка заинтересован. Вовтором случае, я один из водителей — без головы, конечно, ибо я всегда вожумашину без головы — и мой автомобиль (то, что от него осталось, когда я сел заруль) — неподвижен. Вот мои двигающиеся колени, моя ступня на педали, мои руки,сжимающие руль, капот впереди, быстро пробегающие мимо столбы, дорога,извивающаяся то вправо, то влево; и — другая машина, сперва крошечная, затембыстро растущая, бегущая ко мне, затем удар, языки пламени, и мертвая тишина…Я откидываюсь в сиденьи и перевожу дыхание. Вот это прокатился.
Интересно,как снимаются такие сцены от первого лица? Вероятно, используется один из двухспособов: либо снимают безголовый манекен с кинокамерой вместо головы; либоснимают настоящего человека, который отклоняет голову далеко назад или вбок,чтобы освободить место для кинокамеры. Иначе говоря, чтобы я поверил, что этоя, ему приходится спрятать свою голову куда-нибудь подальше: тогда онстановится похож на меня. Поскольку я, снятый с головой, похож на кого угодно,но только не на меня.
Смешно,что наш поиск деталей глубочайших — и простейших — истин о себе привел нас ккопирайтерам; также странно, что современное изобретение — кино — освобождаетнас от иллюзии, которой и так не страдают дети и животные. Однако и в другиепериоды жизни многочисленные и не менее странные намеки на очевидное достигалинас, так что наша человеческая способность к самообману никогда не побеждала насто процентов. Глубокое, хотя и неясное знание о истинной природе человекаможет объяснить популярность множества странных культов и легенд осамостоятельно существующих и летающих головах, об одноглазых или безголовыхчудовищах, а также о мучениках, которые совершали далекие путешествия послетого, как их головы были отрублены — фантастика, вне сомнений, но ближе, чемпредставление здравого смысла, к истинному изображению этого человека,первого лица, единственного числа, настоящего времени.
Такимобразом, то, что я пережил в Гималаях, не было просто поэтическим видением илимистической галлюцинацией. Напротив, это был проблеск трезвого реализма.Постепенно, через месяцы и годы, открылись мне его следствия и приложения, ивыводы, способные изменить течение чьей-либо жизни.
Например,я обнаружил, что этот новый взгляд на себя в два счета изменяет и мое отношениеко всем остальным людям, и, вообще, ко всем существам. Во-первых, поскольку онустраняет конфронтацию. Когда я встречаю вас, то, с моей точки зрения, толькоодно лицо присутствует — ваше, — и я никогда не бы не смог встретиться с вамилицом к лицу. В сущности, мы обмениваемся лицами, и что может быть более личными трогательным, чем этот обмен образами? Во-вторых, поскольку теперь я знаю туРеальность, которая скрыта под вашим лицом, знаю того вас, какой вы для себя, игораздо лучше о вас думаю. Поскольку я верю, что то, что верно в моемотношении, верно и в вашем; поскольку я верю, что мы все находимся в одном итом же положении — безголовой пустоты, того ничего, на основании которого мыможем содержать что угодно и становиться чем угодно. Невысокий непрозрачныйчеловек с головой, мимо которого я прохожу на улице — это всего лишьвидимость, разрушающаяся при ближайшем рассмотрении, тяжелый карнавальныйнаряд, ходячая противоположность настоящему человеку, чья протяженностьи наполненность бесконечны: и мое уважение к этому человеку, как и к любомуживому существу, должны быть тоже бесконечны. Его значение и великолепие нельзяпереоценить. Теперь я точно знаю, кто он и как относиться к нему.