Следовательно,существуют два сорта людей, два кардинально различающихся вида. Первый,
которого я знаю бесчисленное количество представителей, с очевидностью имеетголову на плечах (под «головой» я разумею непрозрачный цветнойволосатый шар двадцати сантиметров в диаметре, с разнообразными отверстиями), вто время как второй, которого мне известен лишь один представитель, совершенноочевидно не имеет такой вещи на плечах. Подумать только, что до сих пор я незамечал такого существенного различия! Словно жертва продолжительного приступадушевной болезни, или пожизненной галлюцинации (под галлюцинацией я имею ввиду, как написано в словаре, кажущееся ощущение предмета, на самом делеотсутствующего), я неизменно думал, что я практически идентичен всем остальнымлюдям, и никогда не определял себя как живущее без головы двуногое животное. Язакрывал глаза на то, что всегда присутствовало, и без чего я действительнонезряч — на этот чудесный заменитель головы, эту безграничную ясность, этусияющую и абсолютно чистую пустоту, которая, тем не менее, сама есть (скорееесть, чем содержит) всё, что попадает в мое распоряжение. Поскольку, как бывнимательно я ни присматривался, я не нахожу даже того белого экрана, накоторый спроецированы горы, и солнце, и небо, или того чистого зеркала, в которомони отражены, или прозрачной линзы или глазка, через который онирассматриваются — не говоря уже о том, что я не нахожу того человека, которомувсё это показывается, или хоть какого-нибудь зрителя (любого сорта), которогоможно было бы отличить от самого зрелища.
Ничто,ничто не вмешивается, даже не мешает то обескураживающее и ускользающеепрепятствие, которое называют расстоянием: кажущееся безграничным голубое небо,белизна снегов с розовыми тенями, сверкающая зелень травы — как могут они быть»далеки», когда нет ничего, от чего можно было бы быть вдали? Пустотавместо головы сопротивляется какой-либо локализации и ограничению: она некруглая, не маленькая или большая, и даже не находится в одном месте более, чемв другом. (Впрочем, если бы голова даже и существовала, и я бы приложил началоочень длинной линейки к вершине горы так, чтобы линейка проходиланепосредственно мимо моей головы, то в этот момент я не смог бы прочесть, какоеделение на линейке попадает на мою голову, ибо, как я не вижу свою голову, такя не смог бы увидеть и линейку.) На самом деле, цветные фигуры ландшафтапоказывают себя просто, без таких осложняющих приемов, как близко или далеко,это или то, мое или не мое, увиденное мною или просто данное. Любая двоякость -какой-либо дуализм субъекта и объекта — исчезла, ибо при таком положении вещейее некуда втиснуть.
Такиемысли посетили меня после видения. Впрочем, стараться отлить этот личный,непосредственный опыт в форму тех или других слов означает исказить его тем,что усложняется то, чего не может быть ничего проще: чем дольше мы затягиваемпосмертное вскрытие, тем более мы удаляемся от живого оригинала.
Влучшем случае, такие описания могут напомнить о видении (в затуманенной форме),либо спровоцировать его повторение; но они так же бессильны передать егоосновные черты или вызвать его, как самое аппетитное меню неспособно насытить,или исследование юмора — улучшить чье-либо чувство юмора. С другой стороны,трудно останавливать мысль надолго, так что попытки передать ощущение ясностииз ясных интервалов в серый фон жизни неизбежны. Кроме того, как я уже сказал,такие описания косвенно могут помочь повторно войти в ясное состояние.
Влюбом случае, несколько возражений с точки зрения здравого смысла уже заждалисьобсуждения, причем они настаивают на логически обоснованных ответах. Даже самдля себя, человек обязан оправдывать то, что он видит; также и друзья нуждаютсяв убеждении. В каком-то смысле такое приручение ощущений абсурдно, посколькуникакая дискуссия не может увеличить или уменьшить ощущение настолько жепростое и неоспоримое, как звук флейты или вкус апельсина. С другой точкизрения, однако, такие попытки необходимы, если мы не хотим, чтобы наша жизньраспалась на абсолютно чуждые друг другу, непроницаемые для идей отсеки.
Моепервое возражение было таким: возможно, голова отсутствует, однако не нос.Вполне видимый, он шествует передо мной, куда бы я ни шел. И мой ответ таков:если это туманное, розоватое и полностью прозрачное облачко, висящее справа отменя, а также такое же облачко, висящее слева от меня — это носы, то у меня неодин нос, а два; или же тот совершенно непрозрачный единый вырост, которыйстоль ясно виден в середине вашего лица — это не нос: только абсолютнобесчестный или дезориентированный наблюдатель стал бы намеренно использоватьодно и то же слово для столь непохожих вещей. Я предпочитаю следовать словарю иобычному смыслу слов, что обязывает меня заключить, что, хотя у большинствалюдей имеется по одному носу, у меня нет ни одного.
Ивсё-таки, если бы какой-нибудь заблуждающийся скептик, сверх меры озабоченныйдоказательством своей точки зрения, ткнул бы кулаком в нужном направлении,промеж двух розовых туманностей, результат был бы столь же болезненным, словноесли бы у меня был вполне материальный и ранимый нос. С другой стороны, какнасчет целого комплекса деликатных ощущений натяжения, движения, давления,зуда, щекотки, трения, тепла и пульсации, от которых никогда вполне не свободнаэта центральная область? Наконец, как насчет тактильной информации, которую ямогу собрать, исследуя это место руками? Казалось бы, все эти свидетельства,собранные вместе, дают достаточно оснований, чтобы прийти к выводу о наличии уменя головы здесь и сейчас?