С тех пор как Фортунат уразумел это, овладение мыслями превратилось из утомительной головоломки в неизменное наслаждение, и он восходил от ступени к ступени, даже не считая их, пока в один прекрасный день не обнаружил с великим удивлением, что уже владеет ключом к могуществу, о котором и мечтать не мог.
«У меня такое чувство, что до сих пор я был жертвой мыслей, они роились в моей голове, добывая из нее пищу, — рассказывал он Сваммердаму, с которым все еще по обыкновению делился своими переживаниями, — а теперь я могу усилием воли отправить их в полет, и они возвращаются ко мне, и у каждой — медоносный взяток смысла. Раньше они опустошали меня, а теперь обогащают».
Спустя неделю он случайно наткнулся в дневнике на описанный почти теми же словами сходный духовный казус и не мог не нарадоваться тому, что стоит на верном пути, который нашел сам.
Листы с этими строками, слипшиеся от плесени и сырости, просохнув под лучами падавшего из окна света, отделились друг от друга и теперь поддавались прочтению.
Он чувствовал, что и во всем строе его мыслей происходит нечто подобное.
В последние годы — до и во время войны — он всякое слышал и читал про так называемую мистику. И все, что с этим связано, в большей или меньшей степени служило идее «туманности», ибо, насколько он мог судить, было как будто нарочно размыто, стушевано и чем?то напоминало экстатическое бормотание курильщиков опиума. И хотя он не сомневался в справедливости своего приговора, а то, что с чьей?то легкой руки именуется мистикой, считал ни чем иным, как блужданием в тумане, теперь он мог поверить в реальность истинного мистического состояния, которое трудно обрести, а еще труднее вызвать каким?то усилием, — оно не только не уступает в яркости обыденному восприятию жизни, но и значительно превосходит его живой естественностью.
Это уже не имело ничего общего с сомнительной усладой экзальтированных «мистиков», со смиренными всхлипами соискателей персонального «спасения», для коего непременно нужен кровавый фон в виде осужденных на вечные муки грешников. Но и сытое чавкающее самодовольство человеческого быдла, убежденного в том, что переваривает свою жвачку на почве реальности, тоже казалось чем?то далеким, как полузабытый тошнотворный кошмар.
Хаубериссер выключил свет, сел за стол и стал Ждать темноты. За окном опустился тяжелый занавес ночи.
Фортунат чувствовал, что Ева совсем рядом, но не мог видеть ее.
Когда он закрывал глаза, краски собирались в кучевые облака, таяли и вновь обретали плотность. Опыт подсказывал ему, что это он собирает их, что они составляют тот материал, из которого он может творить образы, которые поначалу кажутся застывшими и безжизненными, но постепенно, будто одушевленные таинственной силой, обретают собственную жизнь, как существа, ему подобные.
Несколько дней назад ему впервые удалось увидеть и оживить таким образом лицо Евы, и он было решил, что стоит на верном пути, что это духовный путь воссоединения с ней, но тут он вспомнил те строки из свитка, где говорится о галлюцинациях ведьм, и понял: перед ним безбрежное болото, населенное призраками, — сделаешь только шаг и уже не выберешься.
И чем мощнее напирала сила, претворявшая в образы его сокровенные, не познанные им самим желания, тем неотвратимее становилась опасность — он чувствовал это — заплутать на коварных тропах, которые уже никогда не выведут назад.
С содроганием и в то же время с щемящей тоской он вспоминал минуты, когда ему удалось вызвать фантом Евы. Сначала тот был бледен, как серая тень, но потом наполнился цветом и жизнью, и вот перед ним стояла она, и казалась полнокровнее самой жизни.
Фортунат навсегда запомнил сковавший все его тело ледяной холод, когда, повинуясь магическому инстинкту, он отважился на попытку ощутить видение и другими чувствами — слухом и осязанием.
С тех пор он столько раз ловил себя на поползновении еще раз сволхвовать перед внутренним взором этот образ, и ему стоило невероятных усилий воспротивиться соблазну.
Была уже глубокая ночь, а он все не решался отойти ко сну. Что?то подсказывало ему: должно же быть какое?то магическое средство призвать к себе Еву, но не как призрак, оживленный дыханием его, Фортуната, души, а как живого человека.
Он отпустил свои мысли на волю, чтобы они вернулись, зарядившись новыми импульсами. Успешный опыт последних недель убеждал в том, что эта метода отсылки вопросов и терпеливого ожидания ответов, это осознанное чередование активного и пассивного состояния не подводит даже в тех случаях, когда речь идет о вещах, не уяснимых логическим мышлением.
В голове проносились идея за идеей, одна другой замысловатее и фантастичнее. Он взвешивал их на весах своих чувств и каждую находил слишком легкой[65].
И вновь «бодрствование» послужило ключом к потаенному затвору.
Однако на сей раз — интуитивно угадал Фортунат — не только сознание, но и тело надо привести в состояние высшей жизненной активности. В теле дремлют магические силы, их?то и необходимо разбудить, если стремишься воздействовать на вещественный мир.
Он увидел вдруг поучительный пример в том, что целью, которую арабские дервиши пытались достичь в вихревой пляске, было не что иное, как высшее «бодрствование» плоти.