— Ясное дело. Когда мне это следить?
— А кому же за этим следить, как не вам? А может, об этом заботится ваша жена? Или дети?
— Моя жена давно не в живых… И детки тоже, одинаково.
Сефарди показалось, что он нащупал тропу к сердцу старика.
— Но ведь ваша любовь к ним жива. Вы вспоминаете свою семью? Я не знаю, давно ли вы понесли эти утраты, но ведь жить в таком одиночестве — значит обделять себя счастьем? Видите ли, я тоже один как перст, и тем легче мне войти в ваше положение. Поверьте, я задаю эти вопросы не из научного интереса к такой загадке, которой для меня являетесь вы. — Сефарди как?то забыл о том, ради чего пришел сюда.
— Сефарди как?то забыл о том, ради чего пришел сюда. — Меня волнует это чисто по?человечески…
— Потому что на душе у вас такой сумерк и вы не можете иначе, — к великому изумлению доктора завершил его мысль Айдоттер, который на миг даже преобразился: на безжизненном лице мелькнул проблеск сочувствия и глубокого понимания. Но секунду спустя оно вновь стало похоже на нетронутый лист бумаги. — Человеку найти свою пару более трудно, чем Моисею было сотворять чудо в Красном море, — словно в забытьи пробормотал старик. Доктор вдруг понял, что Айдоттер, пусть и невзначай, ощутил чужую боль, догадался, какая тяжесть гнетет
Сефарди, отчаявшегося добиться взаимности Евы, хотя сам доктор сейчас не думал о ней.
Он вспомнил, что среди хасидов бытует легенда о неких людях, которые время от времени появляются — поначалу их принимают за безумцев, они столь самозабвенно проникаются страданием и радостью ближних, что обретают другую душу. Сефарди всегда считал это небылицей. Так неужели этот почти невменяемый старик — живое свидетельство реальности невероятного? В таком случае его поведение, его убежденность в том, что он убил Клинкербогка, все его странности предстают в каком?то новом свете.
— Не случалось ли вам, господин Айдоттер, — спросил он, ожидая подтверждения своей догадки, — когда?либо совершить такой поступок, который, как выяснилось позднее, на самом деле совершен кем?то другим?
— Даже не думал про это.
— Не кажется ли вам, что вы чувствуете и думаете иначе, нежели другие люди, к примеру, я или ваш друг Сваммердам? На днях, когда мы познакомились с вами, вы были гораздо общительнее. Эта перемена вызвана потрясшей вас смертью сапожника? — Сефарди с чувством сжал руку старика. — Если вас мучат какие?то заботы или вам нужен отдых, можете вполне довериться мне, я готов сделать все, что в моих силах, чтобы поддержать вас. Мне кажется, магазин на Зейдейк — совсем не то, что вам нужно. Может быть, мне удастся найти для вас иное, более достойное занятие… Почему вы так противитесь дружбе, которую вам предлагают?
Нельзя было не заметить, что эти слова как?то согрели старика. Его губы дрогнули и вдруг раздвинулись в счастливой детской улыбке. Однако то, что касалось рекомендаций относительно будущего, он, видимо, пропустил мимо ушей.
Он попытался что?то сказать, скорее всего, выразить свою благодарность, но так и не нашел нужных слов.
— Я тогда… был не такой? — наконец выговорил он.
— Ну конечно. Вы вели обстоятельную беседу со мной и прочими гостями. Вы были как?то живее, что ли. Даже вступили с господином Сваммердамом в диспут о каббале… И я понял, что вы человек, сведущий в религиозных и теологических вопросах… — Сефарди мгновенно умолк, заметив в старике новую перемену.
— Каббала… каббала, — бормотал Айдоттер. — Ну да… каббала… Я изучал. Длинное время. И Библию тоже…
Его мысли явно уходили в далекое прошлое. Но звучали они так, будто он видит их со стороны, подобно человеку, который указывает кому?то на картины, стараясь объяснить их; он высказывал их то медленно, то скороговоркой — в зависимости от того, как долго они удерживались сознанием.
— Но в каббале… про Бога… неверно… В жизненности совсем не так. Тогда… в Одессе я этого еще очень не знал… В Ватикане и Риме имел необходимость переводить Талмуд.
— Вы бывали в Ватикане? — удивился Сефарди. Старик не услышал вопроса.
— …А потом у меня усохла рука. — Он поднял правую руку. Изуродованные подагрическими узлами пальцы напоминали мертвые корни. — В Одессе православные сосчитали меня шпионом, который якшается с римско?католическими гоями… И вдруг в нашем доме загорелось, но пророк Илия, да будет благословенно имя его, не допустил, чтобы остаться без крыши над головой мне, моей жене Берурье и деткам.
Потом Илия пришел к нам, он разделял трапезу за нашим столом после праздника Кущей[56]. Я знал, что он Илия, а жена думала, его зовут Хадир Грюн…
Сефарди вздрогнул. Это имя он слышал вчера в Хилверсюме, когда барон Пфайль пересказывал то, что узнал о приключениях Хаубериссера.
— В общине надо мной насмехались, кому не лень. Айдоттер? Это ж пустой человек. У него голова для шляпы. А не сведали того, что Илия посвятил меня в двойной закон, который Моисей открыл Иисусу, — лицо старика озарилось светом преображения, — и он переставил в моей душе сокровенные огни макифим[57]… А потом в Одессе начались еврейские погромы. Я подставил свою голову, но удар нашел Берурью, и ее кровь залила пол, когда она хотела защитить деток. Их поубивали как ягненков.