— И вы всегда можете видеть его?
— Я вообще не вижу его.
— Но вы же сказали, что он с вами во всякое время. Как же вас понять?
Айдоттер пожал плечами.
— Умом не понять, господин доктор.
— Но, может быть, вы поясните это каким?то примером? Он говорил с вами, когда наставлял? Или это происходило как?то иначе?
Айдоттер улыбнулся.
— Когда вы радуетесь, радость с вами? Ясное дело. По?другому и быть не может. Так и тут.
Сефарди молчал. Он понял, насколько непостижимо для него мышление старика, — будто между ними пролегла пропасть, через которую невозможно перебросить мост. И хотя многое из того, что он сейчас услышал, совпадало с некоторыми из его собственных мыслей по поводу дальнейшего пути рода человеческого — он разделял и высказывал (хотя бы вчера в Хилверсюме) воззрение, что этот путь лежит в русле религии и веры, — тем не менее теперь, когда он видел перед собой живой тому пример, он был изумлен и даже разочарован столь зримой реальностью. Он вынужден был признать, что Айдоттер, достигший способности не чувствовать боли, стал неизмеримо богаче себе подобных. Сефарди завидовал ему, но все же не хотел бы оказаться на его месте.
Он даже усомнился в истинности своей вчерашней проповеди о стезе слабости и ожидания спасения.
Сефарди завидовал ему, но все же не хотел бы оказаться на его месте.
Он даже усомнился в истинности своей вчерашней проповеди о стезе слабости и ожидания спасения.
Свою жизнь, позволявшую купаться в роскоши, которой он, однако, не находил применения, он провел одиноко, замкнуто, с головой уйдя в изучение самых разных материй, а теперь с ужасающей ясностью понял, что на многие вещи смотрел слишком поверхностно и упустил нечто самое важное.
Разве был он устремлен душой к Илии, разве жаждал его пришествия, как этот нищий русский еврей? Нет, он лишь воображал, что жаждет, поскольку знал из книг , что этой жаждой пробуждается внутренняя жизнь. И вот перед ним некто из плоти и крови, кому привелось обрести то, чего он жаждал, а он, кладезь книжной премудрости, доктор Сефарди, не хотел бы поменяться с ним ролями.
Устыдившись, Сефарди решил при первой возможности объяснить Хаубериссеру, Еве и барону Пфайлю, что он сам ровным счетом ничего не знает и готов подписаться под изречением полоумного еврейского лавочника, который открыл ему глаза на откровения духа: «Умом не понять, господин доктор».
— Это не иное, как вхождение в царство истинного обилия и богатства, — нарушил молчание Айдоттер, светясь блаженной тихой улыбкой. — А не его схождение до тебя, как я возомнил себе раньше. Всё ложь и фальшь, что думает человек до того, как в нем переставлены свечи, такая ложь, что уму недостижимо. Всякому надеется на приход Илии, а когда он пришел и стал рядом, видишь: это не он пришел, это ты пришел к нему. Думаешь: постою?ка да подожду вместо того, чтобы только бы брать, а не давать. Человек странствует, а Бог не сходит с места… Илия пришел в наш дом, так разве же Берурья узнала его? Она не пошла к нему, значит, и он пришел не к ней, и она подумала: это какой?то чужой еврей по имени Хадир Грюн.
Сефарди взволнованно посмотрел в лучистые детские глаза старика.
— Теперь я очень хорошо понимаю, о чем вы, хотя и не могу так почувствовать это… Я благодарен вам… И мне так хотелось бы помочь вам… Могу обещать, что добьюсь вашего освобождения. Думаю, не составит труда убедить доктора Дебрувера в том, что никакой вы не убийца. Хотя, конечно, — заметил он скорее для себя, — пока еще не знаю, как объяснить ему этот казус.
— Можно попросить у вас одно одолжение, господин доктор?
— Разумеется! Ради Бога.
— Не говорите ничего этому, на воле. Пусть думает на меня, как я сам на себя думал. Я не хочу быть виноватым за то, что найдут убийцу. Я теперь даже знаю, кто он, который убил моего друга. Только вам скажу: это черный.
— Негр? С чего вы это взяли? — в крайнем недоумении воскликнул Сефарди, на миг усомнившись в том, стоит ли вообще верить старику.
— А вот с чего, — невозмутимо начал растолковывать Айдоттер. — Когда я в своем сне наяву сливался весь с Илией, а потом иду полусвой в свою жизнь, спускаюсь в лавку, а там часом что?то случилось, я часто думаю, что это было со мной, что я тут причастный. Если, к примеру, кто?то побил ребенка, я думаю: это я его побил и надо к нему ходить и утешить. Если кто забыл дать пищу собаке, я думаю: это я забыл и надо ходить к ней с пищей. Потом, когда я случайно узнаю, что ошибался, надо опять на минутку целиком взойти к пророку и тот же миг назад к себе, тогда я сразу имею понятие, как было на самом деле. Только я редко делаю такое. Зачем мне? Кроме этого, на полдороге к себе мне становится так, будто я ослеп. Но до того, господин доктор, как вы опустились в большую задумчивость, я все?таки сделал это и увидел ясно, как черную букву в букваре, это был чернокожий, это он убил моего друга Клинкербогка.
— Как? Вы своими глазами видели , что это негр?
— А как же? Когда я в духе снова влез по цепи, то на сей раз оглянул себя целиком и увидел, что кожа у меня вся черная, а на шее красный кожаный ремень, ноги босиком, на теле синяя холстина.
А когда я оглянул себя извнутри, мне стало четко, что я дикарь.
— Вот это надо наверняка сообщить доктору Дебруверу! — вскакивая с места, крикнул Сефарди. Айдоттер вцепился ему в рукав.