Вместе с труппой я исколесила всю страну. И дальние гастрольные поездки у нас были — Италия, Япония, Израиль, Тайвань. Но то было привычнее, накатаннее, чем выступления в Мурсии, Сан-Себастьяне, Альмерии, Аликанте, Малаге, Валенсии, Севилье, Гранаде, Заморе, Овьедо, Сантадере…
От каждого испанского города в меня западают впечатления.
Словно в копилку монеты. Конечно, архитектура. Конечно, горизонты гор. Конечно, необозримые пастбища для быков корриды. Конечно, монастыри. Оливковые угодья. Рощи лимонов. Дозорные башни древних арабов на побережье Средиземного моря. Последнее жилище Эль Греко в Толедо. Таинственные полотна Веласкеса в Прадо. Двойник фрегата Колумба на рейде Барселоны. Смертельный серпантин горной дороги из Гранады в Альмунекер. И конечно, гении фламенко…
Как захватили меня эти действа! Несколько раз, зная, что я в зале, в публике, звезды фламенко зазывали меня выйти на сцену, вступить в танец. Отказа быть не могло. Я в Испании. Вызов принимаю.
Лусера Тена, с которой меня уже сводила когда-то концертная сцена дворца спорта Парижа — мы обе были приглашены участвовать в юбилейном вечере Пикассо, — танцем вызывает меня на помост. Я встаю и подымаюсь по ступенькам. Звучит музыка — гитары, скрипка, кастаньеты, голоса. Лусера исполняет свой монолог. Замирает. Теперь моя очередь. Фламенко — всегда соревнование, дуэль. Начинаю им провизировать. Ноги чеканят дробь. Руки гнутся в испанистах пор-де-бра — я внимательно смотрела на движения Лусеры, кое-что запомнила… Мой позвоночник тянется, стремясь достичь пуповины. Изображаю надменное лицо. Круг. Повороты. Акценты. Кастаньет у меня нет, но пальцы ведут себя так, словно они есть. Высокие горловые ноты солиста. Про что он поет? Музыка убыстряется. Вихрь движений. Зал вместе со сценой ритмично поддерживает меня хлопками ладоней. Финальная поза. Ух! Неистовство присутствующих…
В шестьдесят четвертом году в ветреных горах Армении, в придорожной закусочной возле озера Севан, шофер перегруженного МАЗа, промочивший пересохшее горло бутылкой пива, начал вести узоры народного армянского танца возле нашего столика. Мы перекусывали там с Щедриным и его другом Арно Бабаджаняном. Я была одна женщина в прокуренной зале закусочной, затерянной в скалах горного перевала, полной проезжих шоферов и прочей дорожной публики. Делать нечего. Я встала, внимательно смотря на все движения моего внезапного кавалера, и начала свой ответный танец. Гомон трапезников, звон посуды, вилок прекратился. Кто-то уже затянул печальную армянскую мелодию. Танец, неведомо откуда, у меня получился. Мой маленький дорожный триумф!.. Дружные крики ободрения. Хмельная шоферня обращается ко мне с поощрениями на армянском. Арно, недоумевая, спрашивает:
— Ты где, Майя-джан, учила наши армянские танцы?..
А в девяносто втором году Лусера Тена заказывает Щедрину концерт для кастаньет. Она не знает, что он мой муж. О Боже, как тесен наш мир! Но Щедрин отказывается. У него много работы…
Вообще ритуал, музыка, театрализованные шествия — в крови у всякого испанца. Буду помнить, как праздновал весь люд крохотного андалузского городка Малага-Велес весеннюю Святую Неделю. Под гипнотический ритм низких барабанов, с тяжелыми — в человеческий рост — деревянными расписными скульптурами Христа и Мадонны на плечах мужское население Малаги-Велеса, разделенное на почти военные сотни — по десять в ряд, — то ли странно маршировало, то ли унисоном танцевало некий хореографический текст. А вослед стройным волнам танцующих, одетых в древние монашьи балахоны с прорезями для глаз, которых с узорчатых балконов дети и старцы засыпали лепестками свежих роз, шли, разбившись на группы, остальные жители городка. И женщины, и мужчины. Они искупали свои прошлые и будущие грехи. Кто босиком по холодной мостовой, а пройти надо замысловатыми кругами весь город, добрых три-четыре часа, кто с цепями, кто с горящей свечой в руке…
А наш друг Хосе Анд ерика, пригласивший на это празднество, человек добрейший, беззлобный, застенчивый, волок следом по камням громадный деревянный крест, взвалив себе на спину его переднюю перекладину. Когда шествие останавливалось — несшим скульптуры следовало передохнуть, — духовой оркестр, сопровождавший процессию, оглушал окрестные улицы медными звуками марша.
Когда шествие останавливалось — несшим скульптуры следовало передохнуть, — духовой оркестр, сопровождавший процессию, оглушал окрестные улицы медными звуками марша. Но марш был в миноре, с тоскою. Таких печальных маршей я доселе не слыхала.
Вечером следующего дня Хосе Андерика с миловидной женой Кармен (вновь Кармен+Хосе=лкхх›вь) навестили нас в деревушке Маро над Нерхой, где мы остановились.
Ну, что, Пепе, тяжелый был крест? — спросил Родион. (Хосе все друзья ласкательно звали Пепе.)
Да, тяжелый.
Значит, много грехов?
А разве ты безгрешен?
Может, грехи твоего фестиваля?..
Хосе Андерика был руководителем ежегодного фестиваля в сталактитовых пещерах Нерхи — «Куева де Нерха». Я несколько раз танцевала в этом подземном чуде природы, превращенном во вместительный уютный театральный зал. Застывшие века назад в немыслимых, абстрактных рисунках сталактиты, вытканные узорами фантазеркой-природой высоченные своды пещеры, мерная капель, гулко резонирующая в неземном пространстве, создают у участников и у публики настрой таинственности. Здесь играли Ростропович и Менухин, танцевали, пели самые престижные кампании Европы. В Нерхе бывать — в радость.