Московская публика начала помаленьку пообвыкать к нашему детищу. От спектакля к спектаклю нарастал успех. Николай Федорович Кудрявцев — импресарио из Канады, аристократичное дитя первой эмиграции, организовывавший летний тур балета по Канаде «Экспо-67», — побывал на спектакле и порешил включить «Кармен-сюиту» в репертуар предстоящих гастролей. Такой балет на «Экспо» как раз нужен.
Как водится на Руси — правая нога не знала, что делает левая. И декорации «Кармен» поплыли через океан к канадским берегам. Но ведомство Вартаняна не дремало и забило тревогу:
— Свистать всех наверх!..
В кабинете Фурцевой было собрано совещание. Человек пятнадцать-двадцать. План Министра прост: Плисецкая публично осознает ущербность нового балета, обличит его и себя в нем и попросит не включать в загрантур незрелый опус, заменив его чем-либо классическим. Ну хотя бы своим коронным «Лебединым».
Вот истинное лицо Большого! По замыслу Фурцевой, мое саморазоблачение займет четверть часа, двадцать минут от силы… Кудрявцеву было велено дожидаться высокого решения в приемной, под крылышком и присмотром Любови Потелефоновны. Входя в двери министерского кабинета, я поприветствовала моего осунувшегося бледного импресарио, нервно теребившего свою пышную крапинистую бабочку.
Совещание у министра началось с резких наскоков: мы разрешили показать весьма спорный балет, но это не означает, что экспериментальный спектакль следует показывать зрителю зарубежному. И опять про лицо Большого…
Понимаете ли Вы, Майя Михайловна, что Вам самой следует отказаться от показа и самой объяснить мотивы его господину Кудрявцеву, — припирает меня к стенке В.И.Попов, фурцевский зам по иностранным контактам.
Без «Кармен» я в Канаду не поеду. Мое «Лебединое» там уже трижды видели. Хочу новое показать, — отвечаю.
Сам-то я балет не видел, — подличает Попов, — но все в один голос говорят, что не получился спектакль, вы оступились…
А вы выберитесь, Владимир Иванович, что судить понаслышке.
Фурцева срывается:
— Спектакль жить все равно не будет. Ваша «Кармен-сюита» умрет.
— «Кармен» умрет тогда, когда умру я, — режу в ответ. Тишина. Все задерживают дыхание.
— Куда, спрашиваю, пойдет наш балет, если такие формалистические спектакли Большой начнет делать? — распаляется Фурцева.
Я уже тоже заведена. Остановиться не могу:
— Никуда не пойдет. Как плесневел, так и будет плесневеть.
Лицо Фурцевой покрывается пятнами. Она свирепо оборачивается к застывшему, как восковая фигура, Чулаки.
— Как вы можете молчать, товарищ Чулаки, когда вам такое говорят? Отвечайте! Пока вы еще директор…
Это угроза. Чулаки — массивный, с крупной облысевшей бычьей головой человек, прошедший еще в сталинские времена огонь, воду и медные трубы. Тертый калач. Его взбалмошным бабским криком не напугаешь. Через толстые роговые очки он близоруко, сумрачно смотрит на своего министра.
— Для того чтобы молчать, я принял две таблетки…
Пухлыми пальцами Чулаки шевелит лекарственную обертку.
— Куда вы смотрели раньше, товарищ Чулаки? Почему не сигнализировали? Вам что, нравится этот безобразный балет? — цепляется к Михаилу Ивановичу Фурцева.
— Там не все плохо, Екатерина Алексеевна. Сцена гадания сделана интересно…
— Ах, вот как… Вы соучастник…
Тут произносит наш культурный Министр свою историческую фразу:
— Вы, — молния в три лица: мое, Родиона и Чулаки, — сделали из героини испанского народа женщину легкого поведения…
Это уж слишком. Это уже в мою пользу. Гол Фурцевой в свои ворота. Присутствующие потупляют взоры. Читал, вижу, кое-кто Мериме, читал.
Но помалкивают.
— «Кармен» в Канаду не поедет. Скажите об этом антрепренеру Кудрявцеву, — командует Фурцева.
Попов приподнимается…
— Скажите, Владимир Иванович, Кудрявцеву, что в Канаду не еду и я, — перечу в ответ.
— Это ультиматум?..
— Да.
— Вы поедете в Канаду, но без «Кармен».
— Что я скажу там, почему не танцую объявленный новый балет?
— Вы скажете, что «Кармен» еще не готова.
— Нет, я не скажу этого. Я скажу правду. Что вы запретили спектакль. Вам лучше не посылать меня…
— Майя Михайловна права, — раздельно говорит Щедрин. Фурцеву передергивает током. Она переходит на крик.
— Майя — несознательный элемент, но вы… вы — член партии!.
Она переходит на крик.
— Майя — несознательный элемент, но вы… вы — член партии!..
Мертвая тишина. Долгая тишина.
— Я беспартийный, — еще раздельнее говорит Родион. Фурцева плюхается в кресло…
— Если «Кармен» запретят, — подливаю в огонь масла, — я уйду из театра. Что мне терять? Я танцую уже двадцать пять лет. Может, и хватит? Но людям я объясню причину…
— Вы — предательница классического балета, — почти визжит Фурцева.
Я молчу. Что на это ответить?..
Все музыканты негодуют. Вчера уважаемый композитор Власов за голову хватался. Наш Вартанян в отчаянии.
Вартанян так терзал меня с пуританскими советами. Сейчас отомщу:
— Бездарности Вартаняну не нравится, а гений Шостакович в восторге. Что с этим делать, Екатерина Алексеевна?..
Фурцева морщится, но кидать камень в легендарное имя не смеет…
В Канаду «Кармен-сюита» не попала. Только декорации проплавали туда-обратно. Океанским соленым воздухом подышали. Шесть лет была я невыездной, теперь спектакль сделала — невыездной спектакль.