Однажды Бруно снова привел ее на собачью площадку. Она веселилась, гадила и фыркала, а Бруно смотрел на нее с гордостью. Открыли калитку, чтобы впустить ирландского сеттера. Биби поглядела вверх. Не успел Бруно понять, что случилось, как она пулей выскочила из калитки и скрылась на улице. Он попытался догнать ее. «Беги!» — сказал он себе. Он прекрасно помнил, как надо бежать, но тело ему не подчинялось. С первых же шагов ноги его стали заплетаться и слабеть. «Вамос, Биби!» — закричал он. И что? Никто не появился. В час, когда ему была так нужна помощь, когда он повалился на тротуар, а Биби предала его, потому что была тем, чем она была — всего лишь животным, я был дома и стучал на своей пишущей машинке. Он пришел опустошенный. В тот вечер мы пошли на собачью площадку, чтобы подождать ее. «Она вернется», — сказал я. Но. Она так и не вернулась. Это было два года назад, а он все еще ждет.
Я пытался понять, в чем тут смысл. Если подумать, я всегда пытался. Так и на могиле моей можно написать: «Лео Гурски. Он пытался понять смысл» .
Настала ночь, а я по-прежнему был в смятении. Я не ел весь день. Я позвонил мистеру Тонгу. В китайскую закусочную, а не птице. Через двадцать минут у меня уже был мой весенний ролл. Я включил радио. Там призывали сделать пожертвования. Взамен выдавали вантуз с логотипом радиостанции.
Есть вещи, которые мне трудно описать. И все же я продолжаю упорствовать, как последний осел. Однажды Бруно спустился ко мне и увидел меня за кухонным столом перед пишущей машинкой. «Опять та же штука?» Наушники его сползли и лежали полунимбом на затылке. Я разминал суставы над паром, идущим от чашки чая. «Вылитый Владимир Горовиц», — заметил он по пути к холодильнику. Наклонившись, он стал копаться в нем, как будто что-то искал. Я вставил новую страницу в машинку. Он повернулся, дверь холодильника осталась открыта; над губой у него были белые усы от молока.
«Продолжайте, маэстро», — сказал он, потом надел наушники и прошаркал к двери, по дороге включив свет над столом. Я смотрел, как раскачивается полоска света от лампы, и слышал голос Молли Блум,[39] разрывающий ему уши: «Поцелуй не сравнить ни с чем, проникает в самую душу долгий горячий» ,[40] теперь Бруно слушает только ее, не жалея магнитофонную пленку.
Снова и снова перечитывал я книгу, которую написал молодым. Это было так давно. Двадцать лет. Я был наивен и влюблен. Разбухшее сердце и голова такая же. Я думал, я все могу! Как же это странно — вспоминать об этом теперь, когда я уже сделал все, что собирался сделать.
Я думал: как же книга выжила? Насколько я знал, единственный экземпляр погиб во время наводнения. Это если не считать отрывков, отосланных мною в Америку с письмами девушке, которую я любил. Я не мог не послать ей лучшие страницы. Но. Это было лишь несколько отрывков. А тут у меня в руках была практически вся книга! Почему-то на английском! С испанскими именами! Это не укладывалось в голове.
Я сидел шиву [41] за Исаака и, пока молился, пытался понять. Один в своей квартире, со страницами на коленях. Ночь стала днем — стала ночью — стала днем. Я заснул и проснулся. Но. Я не приблизился к разгадке тайны. Такова уж моя жизнь: я был слесарем по замкам. Я мог открыть любую дверь в городе. И при этом я не мог открыть ничего из того, что хотел открыть.
Я решил составить список всех людей, которые еще были живы, чтобы никого не забыть. Я занялся поисками бумаги и ручки. Потом сел, разгладил страницу и собрался писать. Но. Я не мог никого вспомнить.
Вместо этого я написал: «Вопросы отправителю». Дважды подчеркнул. И продолжил:
1. Кто ты?
2. Где ты это нашел?
3. Как текст сохранился?
4. Почему он на английском языке?
5. Кто еще читал его?
6.-Им понравилось?[42]
7. Количество читателей больше или меньше, чем…
Я остановился и задумался. Какое количество читателей меня бы не разочаровало?
Я выглянул в окно. На другой стороне улицы ветер раскачивал дерево. Был полдень, кричали дети. Мне нравится слушать их песни. «Мы играем! На проверку!» — поют девочки и хлопают в ладоши. «Без повторов! Без задержки! Начинаем!» Я с нетерпением жду. «Животные!» — кричат они. Животные, думаю я. «Лошадь!» — говорит один. «Обезьяна!» — говорит другой. Так они перекидываются словами. «Корова!» — кричит первый. «Тигр!» — кричит второй, потому что малейшая заминка нарушает ритм, и игра останавливается. «Пони!» — «Кенгуру!» — «Мышь!» — «Лев!» — «Жираф!» Одна девочка замешкалась. «Як!» — кричу я.
Я посмотрел на свой лист с вопросами. Каким образом, подумал я, книга, которую я написал шестьдесят лет назад, появилась в моем почтовом ящике, да еще и на другом языке?
Неожиданно меня поразила мысль. Она пришла мне в голову на идише, постараюсь как можно точнее ее перевести, что-то вроде: «Может, я знаменит и сам того не знаю?» У меня закружилась голова. Я выпил стакан холодной воды и принял аспирин. Не будь идиотом, сказал я себе. И что?..
Я схватил пальто. В окно застучали первые капли дождя, так что пришлось надеть галоши. Бруно называет их резинками. Но это его дело. Снаружи завывал ветер. Я пробирался по улицам, сражаясь со своим зонтом. Три раза он выворачивался наизнанку. Я упорствовал. Один раз он швырнул меня прямо на стену дома. Дважды меня поднимало в воздух.