Я так много должен был ей сказать. Так что? Я рассказывал ей анекдоты. Я был самым настоящим Джекки Мейсоном.[14] Иногда мне казалось, что я вижу на ее лице подобие улыбки. Я пытался делать вид, что все замечательно. Я говорил: «Не поверишь, но эту штуку там, где твоя рука сгибается, здесь называют локтем». Я говорил: «Два раввина заблудились в желтом лесу». Я говорил: «Приходит Мойше к врачу и говорит: доктор, я…» — и так далее. Но многого я ей не сказал. Например. «Я так долго ждал». Или еще: «А ты была счастлива? С этим неббехом ,[15] с этим тупым шлемилем ,[16] с этим идиотом, которого ты называешь мужем?» Сказать по правде, я давно перестал ждать. Момент прошел, дверь между тем, что могло быть, и тем, что было, захлопнулась у нас перед носом. Или, лучше сказать, у меня перед носом. Грамматика моей жизни: где бы ни встретилось множественное число, срочно исправляй на единственное. Если я когда-нибудь позволю себе произнести королевское «мы», избавьте меня от этой напасти быстрым ударом по голове.
— С вами все в порядке? Вы что-то побледнели.
Это был человек, которого я заметил еще раньше, тот, в желтой бабочке. Если уж гости и приходят, то именно в тот момент, когда у вас спущены штаны, ни секундой раньше. Я попытался выпрямиться, опираясь на растение.
— Все в порядке, — сказал я.
— А откуда вы его знали? — спросил он, окидывая меня взглядом.
— Мы были… — я втиснул колено между горшком и стеной, надеясь, что это придаст мне устойчивости, — мы были в родстве.
— Член семьи! О, простите ради бога. Я думал, что уже встречался со всей мишпохой! [17] — Он произнес это как мишпуха . — Конечно, я должен был догадаться. — Он снова оглядел меня с головы до ног и провел рукой по волосам, чтобы убедиться, что они прочно сидят на месте. — Я думал, вы один из его поклонников, — сказал он, указывая на редеющую толпу. — А с чьей стороны?
Я схватился за самую толстую часть растения. Комната поплыла у меня перед глазами, и я попытался сосредоточиться на его бабочке.
— С обеих, — сказал я.
— С обеих? — повторил он недоверчиво, глядя вниз на корни растения, которые изо всех сил пытались удержаться в земле.
— Видите ли… — начал я. Но тут растение неожиданно вырвалось из почвы. Я подался было вперед, но моя нога оказалась зажата между горшком и стеной, так что другой ноге, оставшейся без поддержки, пришлось продвигаться вперед одной, и край горшка врезался мне в пах, а руке не осталось ничего, кроме как влепить крупный кусок грязи, свисавший с корней, в лицо мужчине в желтой бабочке.
— Простите, — сказал я. Боль выстрелила мне между ног и электрошоком пронзила кишки. Я попытался выпрямиться. Моя мать, да будет благословенна ее память, обычно говорила: «Держи спину прямо». Земля сыпалась у моего собеседника из ноздрей. В довершение всего я вытащил свой замызганный носовой платок и прижал ему к носу. Он отмахнулся от моей руки и достал собственный платок, свежевыстиранный, сложенный в аккуратный квадратик. Он встряхнул его. Флаг капитуляции. Воцарилось неловкое молчание, пока он вытирался, а я приводил в порядок свою нижнюю часть тела.
Через мгновение я уже оказался лицом к лицу со сводным братом моего сына, а мой рукав был зажат в зубах питбуля в бабочке.
— Смотри, кого я отловил, — пролаял он. Бернард приподнял брови. — Говорит, что он из мишпухи.
Бернард вежливо улыбнулся и посмотрел сначала на разрез на моем воротнике, а потом на порванный рукав.
— Простите, — сказал он, — я вас не помню. Мы встречались?
У питбуля изо рта текли слюни. В складках его рубашки застряли комочки земли. Я взглянул на табличку «Выход» . Может, я бы и бросился туда, если бы не был так тяжело ранен. На меня накатила волна тошноты. И что? Иногда на человека нисходит озарение именно в тот момент, когда оно ему так необходимо.
— Ду ретс идиш? [18] — сипло прошептал я.
— Простите?
Я схватил Бернарда за рукав. Пес держал меня, а я держал Бернарда. Я наклонился к нему поближе. Глаза у него были красные. Может, он и олух, но человек хороший. И все же у меня не было выбора.
Я повысил голос.
— Ду ретс идиш? — Я чувствовал, что от меня разит перегаром. Я схватил его за воротник. Он так резко дернулся, что у него на шее набухли вены. — Фарштайст? [19]
— Простите, — Бернард покачал головой, — я не понимаю.
— Хорошо, — продолжал я на идише, — потому что вот этот придурок, — я показал на мужчину в бабочке, — вот этот поц [20] вцепился мне в тухес, и он все еще здесь лишь потому, что у меня нет сил ему врезать. Не будете ли вы так любезны попросить его убрать от меня свои лапы, пока я не заткнул ему шноз [21] еще одним растением, только на этот раз я уже не стану вынимать его из горшка.
— Роберт? — Бернард отчаянно старался понять происходящее. До него, похоже, дошло, что я говорил о человеке, вцепившемся зубами мне в локоть. — Роберт был издателем Исаака. Вы знали Исаака?
Питбуль усилил свою хватку. Я открыл рот. А что?
— Простите, — сказал Бернард, — мне очень жаль, что я не говорю на идише. Ну, спасибо, что пришли. Это так трогательно — видеть, сколько здесь было людей. Исаак был бы рад. — Он обеими руками пожал мою руку и повернулся, чтобы уйти.