Форама пожал плечами.
— Специалисты называют это ложной памятью. Но вернемся к делу.
— Жаль, — задумчиво сказал Цоцонго, — что никто другой на планете не занимался нашей темой. Было бы интересно узнать, уцелели их лаборатории или их так же исковеркало.
Хорошо; а если не поток — что тогда?
— Четкого ответа, как ты понимаешь, у меня пока нет. Но — не кажется ли тебе, что в таких случаях, как наш, надо искать наиболее сумасшедшую гипотезу?
— Я-то всегда придерживаюсь такого мнения. И что видится тебе самым безумным?
— Ну, я как раз стараюсь исходить из самых разумных предпосылок. Как говорит наш змееносец — интерпретировать факты, опираясь на известные и проверенные опытом закономерности. Могу добавить: не только проверенные опытом, но и теоретически обоснованные.
— Естественно. Иначе что осталось бы от науки?
— Как знать… Может быть, поднялась бы на иную ступень.
— Поднялась или опустилась? Черт знает, что ты хочешь сказать таким вступлением?
— Что вода кипит при ста градусах.
— Это и есть безумная гипотеза?
— Но кипит при давлении, которое мы считаем нормальным. А когда мы забираемся повыше, она закипает, скажем, при девяноста. И нас это не удивляет, поскольку мы знаем зависимость между давлением и температурой кипения. А вот если бы это не было нам известно, мы восприняли бы такой факт как потрясение основ и попрание фундаментальных законов, подтвержденных опытом и теоретически обоснованных. В особенности, если бы наш подъем в гору оказался настолько постепенным, что мы и не замечали бы его… Возник бы повод обвинить кого-то в преднамеренной порче термометров. И далеко не сразу пришли бы к пониманию механизма событий.
— То есть, что изменилось давление.
— То есть, что с нашим пространственным перемещением связано изменение каких-то законов, которые мы считаем неизменными, и что в этом плане пространство анизотропно.
— Ты считаешь, параметры пространства могли измениться?
— В этом роде. И нас угораздило создать свой сверхтяжелый именно тогда, когда мы оказались в зоне изменений какой-то из характеристик пространства, или вещества, или еще чего-то…
— Своя логика в этом есть. Но как доказать?
— Методом исключения. Если все остальные возможности отпадут…
— Ладно, допустим. Но скажи, милый мар Форама: это ты и хочешь нести наверх?
— Что ж тут такого? Нам поручили…
— Дай договорить. Ты подумал, какие выводы однозначно следуют из твоего предположения?
— Ну, до выводов я еще не добрался.
— За ними далеко ходить не надо. Вот первый: если все обстоит так, как ты предполагаешь, то работы по созданию нашего сверхтяжелого будут заранее обречены на провал. Так?
— Н-ну… Безусловно, пока картина не изменится…
— Стоп. Второе: можно ли утверждать, что эти твои изменения характеристик пространства влияют только на наш элемент, а на другие, более легкие, не влияют?
— Очень возможно, что придет и их черед. Откуда мне знать? Ведь механизм явления нам пока неизвестен!
— И ты рассчитываешь, что наши высшие уровни согласятся…
— У тебя, Цоцонго, есть скверная привычка язвить по поводу тех, кто обладает большей величиной, чем мы с тобой. Я был бы очень рад, если бы ты эту свою привычку оставил.
— Знаешь ли, Форама…
— Я настаиваю.
В конце концов, лояльность ученого…
— Погоди, мар. Я хочу сказать вот что: если завтра, или даже сегодня после обеда, начнется война, я надену мундир, возьму то, что мне выдадут, и по старой памяти пойду грузиться на десантный корабль. Не пойду — побегу! Понятно?
— Молодец.
— И если даже в результате от меня останется лишь маленькое облачко где-нибудь на подступах к вражеской планете, я все равно до последнего мгновения буду считать, что поступил единственно правильным образом.
— И я тоже.
— Но — слушай и запомни: это не помешает мне, опять-таки до последнего момента, называть дураком того, в чьей глупости я абсолютно уверен. Ты знаешь, что я много лет провел на стратегической службе, и не где-нибудь, а в космическом десанте, где безусловность повиновения и точного исполнения — даже не закон, а религия, культ. Но и там мы, не стесняясь своих малых звездочек, характеризовали своих старших так, как они того заслуживали.
— Как же так?..
— Потому что это разные вещи. Есть Планета, это — принцип. Это наша Планета, она — для нас. И за нее я буду драться с кем угодно, драться жестоко. Но не за тех, кто — беда планеты, а не ее достоинство. На каких бы уровнях они ни стояли.
— И все-таки воздержись. Любая двойственность вредна.
— Ладно, мое мнение ты услышал. Не буду тебя нервировать, раз ты у нас такой нежный.
— Я ведь тоже служил, Цоцонго.
— Да, состоял при таком же, как тут, компьютере, только что носил мундир. Но вернемся-ка лучше к делу, продолжим рассуждения. Если твои предположения справедливы, то от неприятностей не гарантированы и наше оружие, наши энергоцентрали, залежи ископаемых, наконец… Дальше: где проходит граница, за которой эти новые свойства пространства перестанут действовать? Что уцелеет? Титан? Железо? Алюминий? А золото, серебро, платина? Промышленность, экономика?
— Это ужасно, Цоцонго.
— И, главное, защиты не будет: от законов природы не укроешься ни в какое убежище.