Она была поражена, когда, въехав в город, увидала, что он кишит толпой людей в одеждах всевозможных национальностей. Это зрелище напомнило ей сцены венецианского маскарада, виденные там во время карнавала. Но здесь была суета без веселья, шум вместо музыки, а изящество можно было видеть только разве в волнистых очертаниях холмов.
Дюпон немедленно по прибытии в этот портовый город спустился вниз на пристань, где узнал, что здесь стоит несколько французских судов, а одно из них через несколько дней отправляется в Марсель; оттуда без затруднений можно было пересесть на другое судно, которое переправит их через Лионский залив в Нарбонн. В нескольких милях от этого города, на побережье, насколько Дюпон мог заключить из слов Эмилии, находился монастырь, куда она хотела удалиться, И он тотчас же условился с капитаном насчет переправы в Марсель, и Эмилия с восторгом услышала, что переезд во Францию обеспечен.
Ее душа избавилась от страха преследования; радостная надежда скоро увидеть родину — ту страну, где живет Валанкур, подняла ее дух и развеселила ее, кажется, впервые после смерти отца. В Легхорне же Дюпон узнал, что его полк отправился во Францию. Это обстоятельство очень обрадовало его, так как теперь он мог проводить туда Эмилию, не подвергаясь угрызениям совести и не опасаясь неудовольствия своего командира.
Во все эти дни он тщательно избегал тревожить ее упоминанием о своей страсти, а она научилась уважать и жалеть его, не разделяя его любви. Он старался развлечь ее, показывая ей окрестности города; они часто отправлялись гулять по берегу моря и на шумные пристани, где Эмилия с интересом наблюдала прибытие и отбытие кораблей, принимала участие в радости друзей, встречающихся после разлуки, и порою проливала слезу над горем других при расставании. Однажды после того, как ей случилось наблюдать подобную сцену, она написала следующие стансы:
МОРЯК
Весенний веет ветерок, тиха поверхность моря,
И небо синее смеется, отражаясь в гладком зеркале вод;
Трепещет белый парус, надувается широко;
Над якорем хлопочут бравые матросы;
На палубе стоят друзья, слезу прощальную украдкой проливая;
Толпа на палубе… Как быстро мчится время!
Вот дрогнул уж корабль, сигнал прощальный раздается.
Уста безмолвствуют, в глазах тоска разлуки…
Настал ужасный миг! Вот юноша-матрос
Глотает слезы, улыбается среди своих страданий.
Ласкает грустную невесту, клянется в вечной верности:
«Прощай, любовь моя! мы скоро свидимся, надеюсь!»
Стоит он долго на корме, рукой махая.
Вот берег, и толпа все дальше и все меньше!
Летит корабль по быстрому теченью;
Исчезла с глаз невеста милая… Прощай! Прощай!
Вот к вечеру печально стонет бриза,
Уж сумерки над западом багровым разлились.
Матрос полез на мачту поглядеть еще разочек
На берег дальний, по которому душа его тоскует,
И видит только темную черту, сливающуюся с небом,
А в мыслях видит он невесту милую в слезах и слышит ее вздохи;
Печаль ее он утешает, сулит ей радостную долю!
Но вот уж наступает ночь; подул свежее ветер;
Тьма сплошь окутала и берега и море.
Матрос глядит из них печальным, воспаленным взором;
Из глаз холодные струятся слезы; опять на палубу идет.
А в полночь разыгрался шторм; крепят все паруса;
Синал гудит, но нет поблизости приветливого брега;
По волнам прыгает и мечется корабль злосчастный…
«О, Эллен! Эллен! Не увидимся с тобой мы никогда!»
Ах! тщетны все усилья экипажа!
Полопались канаты, повалились мачты,
И крики ужаса вокруг них раздаются
И замирают… Судно наскочило на утес!
Свирепо над разбитым остовом бушуют волны.
Несчастный .экипаж весь исчезает в бездне!
И слабый голос Генриха затрепетал сквозь грохот бури:
«Прощай, любовь моя! Расстались мы навеки!»
И часто в тихий час вечерний.
Когда над волнами играет бриза,
Меланхолический тот голос раздается
Над водною могилой, где лежит несчастный Генрих!
И часто в полночь в воздухе несутся звуки
Над рощицей, где похоронен Элен прах…
И не страшатся девушки тех звуков скорбных:
То дух любви витает под священной сенью!
ГЛАВА XXXV
… о, радость
Юных грез, окрашенных
Горячею, блестящею фантазией!
Когда все ново, неизведано, прелестно!
Священные драмы
Вернемся теперь в Лангедок и познакомим читателя с графом де Вильфор, тем дворянином, к которому перешло поместье маркиза де Вильруа, лежащее неподалеку от монастыря св.Клары. Если помнит читатель, замок этот был необитаем в то время, как Сент Обер с дочерью гостили по-соседству, и Сент Обер пришел в сильное волнение, узнав о том, что находится по близости от замка Леблан; об этом замке добрый старик Лавуазен в своем разговоре проронил несколько намеков, возбудивших любопытство Эмилии.
В начале 1584 года, того самого, когда скончался Сент Обер, Франциск Бово граф де Вильфор вступил во владение замком и обширными поместьями, носящими название Шато Леблан, на берегу Средиземного моря.
Это поместье, в течение нескольких веков принадлежавшее его фамилии, теперь перешло к нему по наследству после смерти его родственника, маркиза де Вильруа, человека очень сдержанного и крутого нрава. Это обстоятельство, а также его профессия, часто призывавшая его на поле битвы, препятствовали установлению близких отношений между ним и его кузеном графом де Вильфор. Много лет они были мало знакомы между собой, и граф получил первое известие о его смерти, случившейся в отдаленной части Франции, вместе с документами, вводившими его во владение замком Леблан, но лишь на другой год он решился посетить это поместье, намереваясь провести там осень.
Воспоминания о замке Леблан часто приходили ему на память, облеченные в тот поэтический ореол, какой пылкое воображение всегда придает картинам юношеских удовольствий. Много лет тому назад, еще при жизни маркизы, находясь в том возрасте, когда душа особенно восприимчива к радостным, веселым впечатлениям, он однажды посетил этот замок, и хотя он потом провел много лет своей жизни среди неприятностей и треволнений общественной деятельности, часто развращающей сердце и вкус, но чудная сень лангедокского поместья и очарование его природы до сих пор не изгладились из его памяти.