Из груди ее вырывались глубокие, судорожные вздохи; она не в силах была долее слушать мелодию, так часто прежде успокаивавшую ее, и отошла от окна в отдаленную часть комнаты. Но и туда все же доносились звуки музыки. Ритм вдруг изменился и послышался новый мотив, опять заставивший ее подойти к окну. Она в ту же минуту вспомнила, что она уже слышала его когда-то в рыбачьем домике в Гаскони… Быть может, благодаря таинственности, сопровождавшей тогда эту песню, она так врезалась ей в память, что она с тех пор не могла забыть ее. Манера исполнения этой песни — как ни странно это обстоятельство — была та же самая, и Эмилия убеждалась, что это был, несомненно, тот же голос. Изумление ее скоро сменилось другими чувствами; необычайная мысль как молния промелькнула в ее голове и озарила целое сцепление надежд, ожививших ее дух. Но надежды эти были так новы, так неожиданны, так поразительны, что она не смела довериться им, хотя не решалась и отогнать их. Она села у окна, задыхаясь от волнения и отдаваясь попеременно то надежде, то страху; через минуту опять вскочила и прислонилась к косяку, чтобы легче уловить звук; прислушалась, то сомневаясь, то доверяя своим предположениям, она наконец тихонько произнесла имя Валанкура… и снова опустилась на стул.
Да, могло случиться, что Валанкур тут, близко… Она припомнила некоторые обстоятельства, побуждавшие ее думать, что это его голос. Он не раз говорил ей, что рыбачий домик, где она впервые слышала этот голос и этот самый мотив и где он писал карандашом сонеты, посвященные ей, был любимой целью его прогулок раньше, чем он познакомился с нею; там же она неожиданно встретилась с ним. На основании этих признаков можно было заключить с полным вероятием, что он и был тем музыкантом, который еще во Франции пленял ее слух пением и написал строки, выражавшие ей такое восторженное поклонение! Кто же, как не он, писал эти стихи? В ту пору она не могла выяснить, кто автор стихов; но после знакомства с Валанкуром, когда ему не раз случалось упоминать о знакомом рыбачьем домике, она не обинуясь сочла его автором сонетов.
По мере того, как все эти соображения проносились в ее голове, радость, страх и нежность попеременно овладевали ее сердцем; она облокотилась о подоконник, стараясь уловить звуки, которые должны подтвердить или разрушить ее надежды, хотя она не помнила, чтобы когда-нибудь слышала Валанкура поюшим при ней. Вдруг голос и инструмент замолкли.
В первое мгновение она порывалась заговорить; потом, не желая называть его имени, на тот случай, если это окажется не он, а между тем слишком заинтересованная, чтобы упустить случай осведомиться, она крикнула из окна: «Это песня из Гаскони?» Но ее горячее желание услышать ответ не было удовлетворено; все погрузилось в безмолвие. Между тем ее нетерпение усиливалось вместе со страхом, и она повторила вопрос. Но по-прежнему все было тихо; слышалось только завывание ветра вокруг бойниц наверху. Она пыталась утешиться предположением, что неизвестный, кто бы он ни бьщ удалился и не слышал ее оклика. Несомненно, если б Валанкур слышал и узнал ее голос, он отозвался бы сейчас же. Однако вслед затем она подумала, что, может быть, осторожность, а не случайность были причиной этого молчания. Эта догадка в то же мгновение превратила ее надежду и радость в ужас и горе. Если Валанкур в замке, то всего вероятнее думать, что он попал туда в качестве пленника, взятого вместе с несколькими его соотечественниками, так как многие из них в то время служили в итальянских войсках, или захваченного в то время, как он пытался пробраться к ней. Если б даже он узнал голос Эмилии, он побоялся бы при таких условиях отвечать ей в пристутствии стражи, караулившей его темницу.
То, чего она еще недавно так горячо желала, теперь привело ее в ужас: она страшилась удостовериться, что Валанкур находится близко от нее, и в то время как ей хотелось избавиться от опасения за него, она все-таки втайне бессознательно питала надежду скоро увидеться с возлюбленным.
Она просидела у окна, прислушиваясь, до позднего часа: ночной воздух стал свежеть, и на одной из самых высоких гор на востоке загорелся отблеск утренней зари. Истомленная усталостью, Эмилия легла в постель, но не могла заснуть — радость, любовь, сомнения и страхи всю ночь не давали ей покоя. Наконец она поднялась с постели и открыла окно, прислушиваясь; потом в волнении заходила взад и вперед по комнате и опять положила утомленную голову на подушку. Никогда еще время не тянулось для нее так бесконечно долго, как в эту тревожную ночь. Под утро она стала ждать Аннету, надеясь, что она положит конец ее мучительной неизвестности.
ГЛАВА XXXI
Когда бы можно было ухом уловить
Блеяние овец, под вечер загнанных в закуты,
Иль звук пастушьего рожка,
Иль из сторожки свист, иль пенье петуха, —
Все это было б утешеньем, отрадою для нас
В этой угрюмой, мрачной башне.
Мильтон
Утром Эмилию успокоила Аннета, чуть свет прибежавшая к ней.
— Нечего сказать, славные тут дела творятся, барышня! — затараторила она, войдя в комнату. Вы боялись одни оставаться, барышня, небось дивились, куда это я запропастилась?