— А как Крутицкий? — спрашивал капитан, подходя к койке водолаза.
— Его положение лучше, — отвечал зоолог. — Он хотя и без сознания, но сегодня-завтра, вероятно, очнется.
— А рана в животе заживет?
— Кровоизлияние в брюшную полость прекратилось, но боюсь нагноения.
Сидлер и Щербина сегодня уже принимали пищу, и их здоровье не вызывало никаких опасений! Поговорив с ними, капитан возвратился в свою каюту.
Составив сводку о законченных работах и о ходе ремонта, он взял судовой журнал и, как всегда, когда ему приходилось брать в руки этот журнал, раскрыл его на той странице, на которой лейтенант Кравцов сделал свои последние записи в роковую ночь взрыва.
Что могли означать эти несколько строк о какой-то аварии дюз, для ликвидации которой лейтенант выдал Горелову пропуск на выход из подлодки? Почему лейтенант выдал пропуск без его, капитана, ведома? Правда, некоторое легкомыслие и беспечность свойственны характеру лейтенанта. Но все же… В пропуске указывается серьезная причина его поступка. Действительно ли дело началось с закупорки дюз пемзой и пеплом, как об этом говорит сохранившаяся копия в книжке пропусков? Эту причину мог подсказать лейтенанту только Горелов. Раскрыв книжку пропусков, капитан опять внимательно и пытливо вчитывался в каждую строчку копии, в каждое слово ее. Как торопливо, криво, небрежно, как явно взволнованно бегут эти строчки по белой бумаге! Как отличается этот почерк от обычного четкого почерка лейтенанта! Что взволновало его в момент, когда он выписывал пропуск? Вот на копии выделяются нарочито подчеркнутые слова: «Срочно! Пропустить немедленно для прочистки дюз»… Может быть, действительно закупорка дюз вызвала скопление гремучего газа, и Горелов, не успев прочистить их, погиб от взрыва… Погиб, как герой, на своем посту… Как герой?… Но тогда почему же сигнализаторы не сообщили в центральный пост о скоплении газов в газопроводных трубах? Почему автоматы сами не прекратили доступ газам в трубы, как только давление в них превысило норму? Почему и сигнализация и автоматика одновременно и еще до взрыва отказались работать? Это не могло быть простой случайностью. Значит, кто-то их заранее испортил. Кто же мог это сделать как раз на вахте Горелова, кроме него самого? Стало быть, это он — нарочно! Сознательно устроил взрыв! Это он сбил с толку доверчивого лейтенанта и заставил срочно, забыв о приказе, выдать пропуск на выход из подлодки… Бедный, обманутый лейтенант… «Срочно!» «Немедленно!» Так пишут, так, можно сказать, кричат только при неожиданной, быстро налетающей грозной опасности, когда требуется инициатива, мгновенное решение, когда нельзя думать о формальностях, прятаться за параграф приказа, звать на помощь. И разве мог он думать, что его обманывают, разве он мог подозревать в предательстве главного механика подлодки! Но почему, уже выдав пропуск, лейтенант не вызвал тотчас же, немедленно капитана? Ведь Горелову нужно было по крайней мере пять — семь минут, чтобы выйти из подлодки.
Нет, это уже не просто легкомыслие — это непростительная, преступная беспечность! Как смел он, лейтенант советского военного флота, позволить себе такую недисциплинированность, такое пренебрежение основными правилами службы на военном корабле в таких исключительных обстоятельствах!
Усевшись в кресло, с опущенной на грудь головой, капитан долго сидел, погруженный в тяжелые, мучительные мысли… Наконец он потянул к себе лист чистой бумаги и написал приказ по кораблю. В приказе предлагалось комиссару Семину немедленно начать следствие по делу о взрыве, происшедшем на корабле двадцать девятого июля, в четыре часа пятнадцать минут, и о пропавшем без вести главном механике корабля Горелове: опрос команды начать немедленно; членов команды, пострадавших при взрыве, допрашивать по мере выздоровления каждого из них, с разрешения врача, профессора Лордкипанидзе, обследование места взрыва (газопроводная камера и дюзы) произвести, как только обстоятельства это позволят.
О ходе следствия докладывать ему, капитану, ежедневно.
В этот же день, когда вполне выяснился объем работ по ремонту и капитан в приказе установил точный график их выполнения, во втором номере газеты «За 23 августа!», которая получила дополнительное шутливое название «Голос комиссара», появилась краткая заметка Марата. От имени бригады электриков Марат вызывал бригаду акустиков на социалистическое соревнование, на борьбу за скорейшее выполнение приказа капитана, за сокращение сроков ремонта. Бригада электриков в расширенном составе приняла на себя обязательства: закончить ремонт сети и щита управления к двенадцати часам пятого августа, открыть выход из подлодки в тот же день к двадцати четырем часам, восстановить систему сигнализации и связи к двадцати четырем часам седьмого августа, привести в порядок автоматику к двенадцати часам десятого августа, и так далее, по всем работам, возложенным на бригаду. В общем, получалась экономия во времени против установленных капитаном сроков около двадцати процентов.
На другой же день газета оповестила всех, что бригада акустиков с включившимся в нее частично профессором Лордкипанидзе принимает вызов электриков и по новому, ею самой составленному графику сокращает время своих работ на двадцать пять процентов. Тут же газета сообщала, что, приветствуя почин электриков, водолазы заключают договор о социалистическом соревновании с радистами. Атмосфера в отсеках корабля положительно накалялась. Работа, казалось, получила характер непрерывной, яростной атаки на врага. Перерыв на обед и отдых команда сократила до сорока минут, а завтрак и ужин производились чуть ли не на ходу. Сводки о ходе работ соревнующихся выслушивались с таким же напряженным волнением, как телеграммы с полей сражения, с боевых фронтов. И каждый раз под крики «ура» и туш патефона, который в честь победителей заводил комиссар Семин перед микрофоном, и победители и побежденные с еще большей яростью набрасывались на новую работу.