Скворешня с уважением посмотрел на него через головы окружающих:
— Это вы в уме так быстро подсчитали? Вот это здорово!
— Ничего не поделаешь, — усмехнулся Горелов, — профессия такая…
— Ну ладно! Значит, вес скалы сорок две тонны. Воды она вытеснила шестнадцать тонн. Значит, скала весила в воде только двадцать шесть тонн.
— Только-то? Ну-ну! — с ироническим восхищением произнес Матвеев.
— Пойдем дальше, — загнул Скворешня второй палец, пропуская мимо ушей иронию Матвеева — Дно у входа в грот было сильно покато кнаружи, и от этого центр тяжести скалы тоже переместился кнаружи. Это облегчило мне задачу примерно наполовину, то есть снизило вес скалы до тринадцати тонн. Учтите еще, — Скворешня загнул третий палец, — мою хорошую позицию, при которой ноги превратились в прекрасные рычаги, — это сэкономило мне еще тонны три…
— Честное слово, — расхохотался лейтенант Кравцов, — еще немного — и от скалы ничего не останется! И вообще ничего не было и ничего не произошло!
— Нет-нет! — возразил под общий смех Скворешня, загибая четвертый палец. — На десяти тоннах я останавливаюсь. И это нагрузка, с которой я ни за что не справился бы, но мне помог четвертый фактор — страх… Да-да! Откровенно говорю — страх смерти! Нечего тут стыдиться… Именно он удвоил мои силы. Но даю вам честное слово, товарищи, что, хотя скала и начала под конец подаваться, я чувствовал, что я уже у предела моих сил. И тут появился пятый фактор. Пятый, решающий фактор! Фактор, который в последний, критический момент решил мой спор со скалой в мою пользу! А ну-ка, кто отгадает, что это за фактор, а?
— Ты вспомнил, что еще не простился со мной! — закричал, смеясь, Марат.
— Ничего подобного! — категорически возразил младший акустик Птицын.
— Он вспомнил, что должен мне двадцать рублей, и не захотел уйти из этого мира с маркой жулика. Отдавай деньги, Андрей Васильевич!
— Я знаю! Я знаю! — закричал Шелавин. — Сам господь бог Саваоф явился к вам во всей силе и славе своей!
Покрывая общий смех, Скворешня раскатисто и громоподобно захохотал:
— Да, дождешься его! Мало у него своих неприятностей на земле! Ну ладно! Вижу, что не догадаетесь. Воображения не хватает. Дело решил, — сказал он, торжественно повышая голос, — дело решил… Да где же он?… Ага! Иди, иди сюда! Нечего прятаться. Иди, не бойся!..
Скворешня схватил за плечо растерявшегося Павлика и вытащил его на середину отсека:
— Вот кто решил мой спор со скалой! Павлик решил дело, и никто другой!
Возгласы недоверия, удивления, восхищения послышались из всех уст.
— Да, да, да! — продолжал греметь Скворешня. — Когда я почувствовал, что силы мои кончаются, я, словно сквозь туман, увидел вдруг, как Павлик с громким криком «ура» бросился к скале и изо всех сил налег на нее.
— Да, да, да! — продолжал греметь Скворешня. — Когда я почувствовал, что силы мои кончаются, я, словно сквозь туман, увидел вдруг, как Павлик с громким криком «ура» бросился к скале и изо всех сил налег на нее. Тогда и во мне вспыхнула какая-то новая искра. И скала полетела. Это было последнее, что я помню.
— Ура! Браво, Павлик! Браво, мальчуган! Качать его! Качать! Ура!
В красном уголке творилось что-то невообразимое. Люди кричали, аплодировали, подбрасывали к потолку визжавшего от страха и восторга Павлика. Оркестр во всю мочь гремел туш.
— Славный мальчишка, — с теплой улыбкой сказал комиссар Семин стоявшему рядом с ним возле двери Цою.
Цой молча кивнул в ответ, опасливо следя за взлетами раскрасневшегося Павлика.
Вдруг он заметил, что радость исчезла с лица мальчика, что в глазах его промелькнул настоящий, неподдельный страх и лицо покрылось бледностью. Какое-то безотчетное чувство тревоги стиснуло сердце Цоя, и, перехватив взгляд Павлика, он быстро посмотрел направо, в угол.
Там стоял Горелов. Цой бессознательно сжал руку комиссара и мельком взглянул на него. Чуть сдвинув брови, комиссар пристально смотрел на Горелова. Тот, разговаривая с главным акустиком Чижовым, на один момент отвернулся от своего собеседника и через головы окружающих бросил мрачный, полный ненависти и злобного огня взгляд на Павлика, высоко взлетевшего в этот момент к потолку. Этот взгляд и Цой и комиссар успели одновременно перехватить.
Радостный визг Павлика умолк. Бледный, он стал вырываться из ласковых рук и объятий.
— Что, голова закружилась? Качки не выдержал? — спрашивал Скворешня, смеясь и покручивая длинный ус.
— Да где же ему привыкнуть к ней, когда и сам «Пионер», кажется, никогда ее не испытывал, — сказал Марат, гладя Павлика по голове.
— Тут и настоящий морской волк, пожалуй, раскиснет, в этой спокойной люльке, — поддержал Марата Матвеев.
Цой пробился сквозь окружавшую Павлика толпу и, обняв его за плечи, увел в дальний угол отсека, к широкому мягкому креслу.
Они уселись в него, тесно прижавшись друг к другу; рядом, близко к креслу, сел на стул комиссар.
Тем временем начались танцы. Скворешня с неожиданной для его фигуры легкостью и плавностью танцевал вальс с Матвеевым в качестве дамы. Вообще от «дам» у него не было отбоя: все напрашивались к нему.
Цой нагнулся к мальчику и с тихой лаской спросил: