— Абсолютно правильно.
— И так — до бесконечности?
— Не знаю. Возможно, да. Предела пока не положено.
— И все миры — в одном месте?
— Не понимаю вопроса.
Вы же перемещаетесь из мира в мир. В одном они месте или в разных?
— Я имел в виду: один мир приходит на смену другому или все они существуют совместно? Но я уже понял. Скажите мне вот что: как именно в мире появляется божество?
— Это очень долгий процесс. Все живое, общаясь меж собой, создает некую идеальную субстанцию, которую мы называем «цаас». Чем теснее и интенсивнее общение, тем плотнее цаас. Когда в него включаются люди, цаас приобретает сходство с разумом. Он начинает активно познавать мир. Естественно, создает свое представление об этом мире. В какой-то момент это представление становится достаточно завершенным, чтобы начать самостоятельную жизнь. Возникает новый мир, в нем тут же образуется свой цаас. Поскольку представления о мире всегда отличаются от самого мира, то вновь образуемый мир отличается от предыдущего — на характер божества…
— Минутку… Получается, что божеству достаточно вообразить — и появляется новый мир?
— В определенном смысле — да.
— И мир существует в воображении божества?
— До тех пор, пока не станет способен к самостоятельному существованию.
— А потом?
— Потом он просто существует. Я не могу понять, о чем вы спрашиваете?
— Образовавшийся мир — он тоже идеален?
— Нет, конечно. Он вполне реален. У него свои законы…
— А вещество? Материя? Она откуда берется?
— Когда цаас осознает, что мир вещественен, что у материи есть свойства, существенно влияющие на основы мироздания, он вводит эти свойства в свои представления. Таким образом, возникающий мир тоже становится материальным… Цаас не осознает, что творит мир.
— Мы не поймем друг друга. Или поймем, но нескоро. Давайте вернемся к этому конкретному миру. Вы хотите в первую очередь предотвратить появление, как вы сказали, примитивного и злого божества? Но, может быть, как раз для этого и следовало бы поддержать людей? Помочь им, направить…
— Здесь это делать уже поздно. Единственное, что остается — это эвакуировать население. Чем мы и заняты, собственно.
— Эвакуировать? Куда? И как? Тела…
— Тела остаются здесь, естественно. И остаются те немногие, кто будет способен удерживать здешний цаас от судорожных движений. Такие люди есть. Наши агенты будут помогать им. Ваши, надеюсь, не будут мешать. Думаю, через сотню лет мы стабилизируем этот мир.
— А куда вы хотите эвакуировать всех? Ведь свободных тел — единицы…
— Для них уже создан новый мир. Он достаточно беден — но это ведь только лагерь для беженцев. И еще сорок миров — в работе. Это как раз то, чем вы интересовались, сударыня, — старик поклонился Малигнану. — Чем занимаются жители королевства Альбаст. Они творят новые миры.
— Вы хотите сказать?..
— Да. Эту функцию божества мы освоили. Не очень давно и не так хорошо
— но кое-что мы уже можем.
Джаллав посмотрел на Малигнана, на своего визави, сделал ход.
— Вам шах, — услышал он свои слова.
— Ушел, — старик задержал руку над доской. — Поправляю фигуры.
— Да, пожалуйста… И когда же вы хотите начать эвакуацию?
— Она уже происходит — постепенно. Сейчас темп ее ускоряется. По нашим подсчетам, через два года здесь останется не более пяти процентов личностей.
Сейчас темп ее ускоряется. По нашим подсчетам, через два года здесь останется не более пяти процентов личностей.
— Шах и следующим ходом мат, — сказал Джаллав.
МИКК, ИЛИ ПАВЛИК САМОХИН
Когда в карманах осталось три патрона, он протрезвел. Или остолбенел. Или что-то еще случилось с ним, что-то, заставившее его выпрямиться и оглядеться.
Пейзаж уже мало напоминал тот, что был до начала боя. Ущелье стало уже, мост — шире и массивнее. Прежняя дыра туннеля теперь больше напоминала ворота в каменной стене. И сама эта стена, противоположная сторона ущелья, теперь, приблизившись, казалась не дикой и скальной, а сложенной из грубых темных, почти черных кирпичей. Пустынное каменистое плато впереди, казавшееся бескрайним, вдруг обрело границы: из белого марева проступили будто светящиеся изнутри голубые горные цепи. И лишь дорога позади осталась неизменной: узкий каменный карниз, уходящий вверх, в клубящийся мрак. Странное мерцание, потерянный блеск, разбросанный по ней, продолжался еще и во мраке, но потом терялся и он.
Серые туши чешуйчатых коней, белые холмики их всадников усеивали пустошь. Молчание висело над всем этим — рядом с белесым мертвым солнцем — и лишь земля вздрагивала под ногами, будто там, в глубине, проворачивались какие-то застоявшиеся огромные механизмы.
Леонида Яновна стояла в рост, открыто, неподвижно. Единственная из всех, она была не в ватнике, а в свободной белой накидке. Казалось, ни жар, исторгаемый пустошью, ни холод камней под ногами не касались ее. Неподалеку от нее Пашка видел Архипова, настороженного, готового ко всему. Марья Петровна, в испятнанном черным ватнике, сидела над убитыми. Куц был убит, и Фома Андреевич, и Петюк. Куда-то пропала Оксана. Наверное, тоже была убита, но найти ее не смогли. Татьяна, черная и острая, как галка, бродила между камней, разыскивая что-то. Дим Димыч сидел, повернувшись спиной ко всему. Тяжелый архиповский механизм лежал у него на коленях. Может быть, он и не стрелял ни разу, подумал Пашка. И где-то был еще Малашонок, но его Пашка не видел. И был еще сам Пашка, с его тремя патронами к вертикалке шестнадцатого калибра…