Да, первый в ее жизни бой прошел успешно, и не канули втуне тяжелейшие тренировки у Эльриха Тана, первого меча Конкордиума, и странная, ни на что не похожая учеба у Дракона… и, может быть, это сила и искусство Дракона направляли ее меч… как сила и искусство чужаков направляли меч того оборванного мальчика… Мысли об этом тоже были невыносимы. И, как дрожь, их следовало сдерживать хоть из последних сил.
ВИТО, ИЛИ ДМИТРИЙ ДМИТРИЕВИЧ
В механическом цехе ремзавода стоял чад. Повизгивал вентилятор, нагнетая воздух в самодельный горн. Когда Дима вошел, Архипов как раз вынимал длинными кузнечными клещами из горна белую от жара трубу. Подержав ее секунду на весу, он стал небыстро погружать ее одним концом в ведро с машинным маслом. Звук был — как от дисковой пилы, напоровшейся на гвоздь. Фонтан масляного дыма и пара ударил вверх. Наконец, вся труба погрузилась в жидкость и багрово светилась там, остывая. Подождав немного, Архипов вынул ее, черную, маслянистую и дымящуюся, и вернул в горн. Вспыхнуло желтое пламя. Через несколько секунд он ее поднял — труба светилась темно-вишневым светом — и замер, ожидая, когда свечение погаснет. И после этого бросил с грохотом на железный лист, где в беспорядке валялись такие же и всякие прочие серо-сизые детали. Потом выключил вентилятор, обтер руки о фартук и повернулся к Диме.
— Принес?
— Сомневался? — усмехнулся Дима. — Принес. Куда высыпать?
— Даже высыпать? — Архипов огляделся. — Тогда сейчас…
Он отслонил от стены фанерный лист и положил его на пол. Дима опорожнил сумку и Татьянин рюкзак.
— О, елки, — сказал Архипов. — Теперь мы короли.
— А у тебя тут как? — спросил Дима.
— К ночи четыре штуки будет. Да вчерашних две…
— Дай мне штук несколько патронов для «ТТ».
— Добыл «ТТ»?
— Ага.
— Хорошая машинка. Сам возьми — вон в том ящике, под ветошью.
Дима заглянул в ящик. Пистолетные патроны — макаровские, похожие на орешки, и бутылочки тэтэшных — лежали частью россыпью, а частью уже в снаряженных обоймах.
— Возьму обойму, ладно?
— Ну, бери.
Василенко если прикопается — отдай.
— Если успеет прикопаться…
— Поплюй.
— А что плевать? Сегодня, наверное, начнется всерьез…
— Думаешь, сегодня?
— Похоже на то.
— Тогда, Дима… Я могу попросить тебя об одной вещи?
— Проси.
— Понимаешь, я не вполне понимаю, какая роль моей Лиды во всем этом… но явно не последняя. А с другой стороны, идти тебе домой, быть там одному — не стоит. В общем…
— Поохранять Леониду?
— Да.
Интересно, подумал Дима, это просто совпадения — или кому-то-там-наверху нужно, чтобы сегодняшний приход тьмы я встречал в архиповском доме? Господи, какая разница, сказал внутри него кто-то прерывающимся голосом, какая разница, случайно это или преднамеренно, если сегодня уже все может быть кончено? Идут, может быть, самые последние часы, а ты сидишь зачем-то в этом чаду и размышляешь о ненужном… Он заставил голосок заткнуться и прислушался к организму. Страх не давил. Лежал себе где-то на дне и лежал, тяжелый, да, но тихий — как утонувший кит. Но ведь и правда — последние часы… и прожить их следует так, чтобы не было мучительно больно… В ответ на цитату заныли, застонали раны. Сволочь паук, хуже рыси…
— Чего так морщишься? — спросил Архипов. — Не в масть?
— Нет. С пауками врукопашную схватился.
— Елки. Тебя же лечить надо. Лихорадка свалит. Дуй в больницу, пока светло.
— Проехали уже. Сразу надо было… Теперь, если яд попал — уже всосался.
— Что ж ты, тварюга, себя не бережешь? — нахмурился Архипов. — На тебе столько всего завязано…
— Напали, Петрович. Я их не искал.
— Рассказывай… В общем, учитель, иди ко мне, вот тебе ключ, Лида часов в восемь придет — тут уж ты ее одну никуда не отпускай. А сам вздремни, как удастся. Ночь будет лихая. Сколько уже не спал?
— Я помню, что ли? — Дима положил ключ в карман. — Тебя когда ждать?
— Ну, к полуночи точно буду. И захвати заодно изделие…
Изделие Архипова, обернутое тряпкой, было увесистым. Дима взвесил на руке — килограммов шесть. Сплошное железо.
— Специально утяжелил, — пояснил Архипов. — А то отдачей плечо начисто отшибало.
— Заряжен? — спросил на всякий случай Дима.
— Патронник набит, — сказал Архипов. — Так что, если что — затвор только передерни…
— Ага. А пули — серебро?
— Серебро.
— Хорошо, Петрович. Все сделаю, как ты велишь. Но постарайся не задерживаться.
— Да постараться-то я постараюсь… получится ли? Хоть эти четыре начатых закончить бы…
— Петрович, — сказал Дима. — А не ерундой мы занимаемся, а?
— Ночь покажет, — пожал плечами Архипов.
Дима заснул, вздрогнул и тут же проснулся. Это повторялось уже несколько раз — не было сил сопротивляться сну, но и уснуть — тоже не было сил. Стараясь не потревожить Татьяну, он высвободил левую руку и поднес к глазам часы. Две минуты одиннадцатого… И тут же за стеной хрипло заворчали ходики. Звук был мерзкий.
— Ты думаешь, уже пора? — не открывая глаз, спросила Татьяна.
Звук был мерзкий.
— Ты думаешь, уже пора? — не открывая глаз, спросила Татьяна.
Дима молча провел рукой по ее волосам. Пора, подумал он. Что значит — пора? По-ра. Бессмыслица… Чуть только задержаться на чем-нибудь, присмотреться — все бессмыслица. Становится бессмыслицей. Хотя только что было наполнено смыслом. И даже преисполнено. Смыслом. Смы-сло. Нет такого слова.