Глядя на меня, Олжас Умерович крякнул.
— Стефана Цвейга читал?
— Читал.
— «Звездные часы человечества»?
— Читал.
— Человек не может быть гениален двадцать четыре часа в сутки, — с укоризной напомнил он. — Ты чего от ближних хочешь? Чтобы они двадцать четыре часа в сутки думали?
— Да пять минут хотя бы! — огрызнулся я.
— Э-э… — сказал Олжас Умерович и налил по второй.
Весело. Всю жизнь пытался спрятаться, забиться куда-нибудь, спасаясь от окружающей бессмыслицы, и забился в итоге в самую ее середку.
— Вот вырублю его на фиг… — пригрозил я в отчаянии и выпил.
— Дело, конечно, твое, — уклончиво отозвался оператор. — А зачем?
— То есть как, зачем? — вспылил я, со стуком ставя пустую рюмку на откидной лоток возле подлокотника. — Я что, двадцать четыре часа в сутки должен читать этот бред сивой кобылы?
— Отключи.
— А толку? Вот зажжется ответ. И буду я думать: на какую же это дурь он отвечает?..
— И ответ отключи.
Я моргнул.
— И что будет?..
Огромный Олжас Умерович сидел бочком на краешке своего рабочего стола и задумчиво поигрывал пустой рюмкой, казавшейся в его пальцах совсем крохотной.
— Ты уже сколько в режиме «подсказка»? — спросил он.
— Неделю… две…
Он поколебался, подумал.
— Да можно, наверное, — сообщил он непонятно кому. А потом уже мне персонально: — Пора артикулятор осваивать…
Я даже слегка обиделся.
— Что его осваивать? Освоил уже.
— Как ты его освоил?
— Ну вот… хожу улыбаюсь…
— Дай сюда, — приказал кочевник в белом халате.
Я послушно полез под пижаму, вынул из футляра на поясе металлическую коробочку и подал. Олжас Умерович принял ее, перевернул. Не меняя позы, потрогал ногтем клавиатурку, потом поднял тяжелые, как у Вия, веки и уставился на меня в упор.
— Губы расслабь…
Я расслабил.
— Дыр, бул, щил! — гортанно продекламировал он знаменитые строки скандального футуриста. — Убещур!
Произнесенное было явно рассчитано на полное непонимание. Немедля сработала улыбалка. Причем сработала она как-то странно: губы мои, вместо того чтобы раздвинуться, дернулись, шевельнулись.
— Оригинально… — прозвучал у меня в гортани знакомый голос. Мой голос.
Олжас Умерович снова коснулся ногтем кнопки и посмотрел на меня выжидающе. Я уже не сидел, я стоял возле стоматологического кресла, ошеломленно держась за горло.
— То есть…
— То есть можно переходить на полный автомат, — со скучающим видом заверил он. — Выкинь все из головы, пусть он сам за тебя отвечает. Садись, чего стал?
Я сел, пытаясь собраться с мыслями.
— Но… я же все равно буду слышать, что мне говорят!
Толстым, как мой средний палец, мизинцем он указал на свое массивное ухо.
— А динамики зачем? Нейтрализуй.
— Нет, но… Собеседника, допустим, нейтрализую. А себя?
— И себя нейтрализуй. Себя как раз проще всего. Тембр знакомый.
— Но видеть-то все равно буду! — заорал я. — Еще не дай бог по губам читать начну!
Он пожал необъятными своими плечищами. Где, интересно, на него такой халат шили?
— Задай непрозрачный фон, — невозмутимо посоветовал он. Предложение прозвучало в достаточной мере дико.
— То есть оглохни и ослепни, — возмущенно подытожил я. — И что мне тогда делать?
— А что хочешь, — с ленцой отвечал Олжас Умерович. — Хочешь — фильм смотри, хочешь — музыку слушай. Хочешь — читай.
Глава седьмая
Из больницы я выписывался уже на автомате. Точнее — на автоответчике. Никаких надписей перед глазами, а с персоналом и собратьями по переломам за меня прощался вживленный в гортань динамик. Фон я оставил прозрачным, да и звуки решил пока не гасить.
Поэтому смею лично заверить, что все банальности, все освященные традицией словеса были произнесены и с той, и с другой стороны.
Провожали меня с сожалением. Шутка ли: такой собеседник уходит, такой юморист, такой очаровашка! Льдистые глаза сестрички Даши оттаяли, опечалились. Не показала она мне то место, куда ее укусил дачный комар. Жаль.
Я переоделся в гражданку, бросил немногочисленные свои пожитки в пластиковый пакет и, выйдя из корпуса, одиноко двинулся в направлении ворот, сквозь которые всего две недели назад на территорию больницы, а заодно и в мою жизнь ворвался бешеный джип, за рулем которого, побитый и порезанный, сидел Александр-Николай-Эдуард.
Почему я двинулся туда одиноко? Потому что у Евы Артамоновны что-то там стряслось в фирме и забрать родного мужа из больницы она лично никак не могла, хоть расколись.
Странное, согласитесь, отношение к будущему начальнику отдела по работе с партнерами.
Отойдя на полсотни шагов, я повернулся и помахал на прощание окнам родного этажа. Стоп! Повернулся или меня повернуло? Уж больно само действие было какое-то общепринятое, механическое. Кроме того, при этом возникло ощущение, очень похожее на то, когда после нажатия кнопки Олжасом Умеровичем у меня во рту впервые сработал артикулятор. «Задай непрозрачный фон», — внезапно вспомнилось мне. А двигаться как, если фон непрозрачный? Тоже на автомате? Звучит, между прочим, вполне логично. Мы же не только словами общаемся. Стало быть…
Неужели кроме улыбалки и динамика вживили что-нибудь этакое… жестикуляторное…
Я так занервничал, что даже выключил, к черту, автопилот и хотел уже завернуть напоследок к Олжасу Умеровичу за объяснением, однако в этот самый миг мне бибикнули.