Тогда мы хором запели отрядную песню:
Как алконавты в старину,
Спешим мы, бросив дом,
Плывем, тум-тум, тум-тум, тум-тум,
За Золотым Сруном…
После этого мы перекрасили часть корабля, вписали новое название, а сторож по случайности упал в воду.
Мы были душой с ним, но он куда-то подевался.
К сожалению, у нас было недостаточно времени, чтобы выяснить, чей это корабль, и мы просто оставили записку на причале, придавив её пустой бутылкой.
V
На следующее утро мы отправились в наше путешествие. Нас провожал весь город. Голосили бабы, мужики сурово пили водку на причале. Большую часть команды мы оставили прежней, потому что не могли запомнить матросов в лицо. Ценным приобретением оказался Носоглоточный Храповицкий, по совместительству служивший зенитным стрелком. Поскольку Храповицкий проводил большую часть времени за плеванием в зенит, он так и не заметил смены руководства.
Мы погрузили в трюм несколько ящиков Земфиры и коробку из-под Маточного Молока, что вручил нам Пасечник.
Шли дни и годы. Лоцман у нас оказался неважный. Он путался в картах, сдавал не в такт, иногда передёргивал и от обиды лез в гору. Однажды он запутался в параллелях и пришлось долго его выпутывать.
Зато он знал красивое слово альмукантарант, которое он прочитал в книге итальянского монаха Томаса Компанейского «Profanus in Civitas Solis» — звучное, похожее на заклинание, слово альмукантарант.
Альмукантарарат был именем злобного гнома, что дополнял высоту градусами. Впрочем, гномы, по слухам, любят градусы безо всяких дополнений. Рылеев делал вид, что слышал о гноме раньше, пытаясь подкрепить свою учёность цитатами, тёмными для понимания. Чаще всего он ссылался на Фому Компанейского.
Мы мало что поняли из этих объяснений. Я лично не очень доверял писаниям Компанейского. «Незнайка в Солнечногорске», написанный Кампанейским давным-давно, сначала на итальянском языке, был просто учебником по астрологии.
Точно так же я несколько передёргивался от упоминаний Маразма Амстердамского, что писал о путешествии слабоумных на брандере «Себастьян». Все эти старинные повествователи только запутывали путешествие, заставляя нас отклоняться от извилистого маршрута в поисках гуингмов и прочих нецивилизованных аборигенов.
Когда лоцман Егоров рассказал нам о своих поисках забытых путевых терминов, которые он вёл всю свою жизнь, я проникся смыслом жизни этого человека. Собственно, он объяснил нам, что поиски Золотого Сруна его самого интересуют мало, а вот поискам камбузов и нактоузов он мог отдаться за так. В смысле — за умеренную плату.
Вот что говорил наш лоцман:
— Наши путешествия обрастают словами, как наши долги процентами — никто не помнит, что было на самом деле и не знает, было ли что-то на самом деле. А опыт путешественника говорит нам, что самые бредовые россказни предваряются словами «на самом деле»…
Все имена перевраны, и неизвестно, как называют селениты море Дождей. Для нас оно — море Вождей, а для них — море Дождей, для нас Большие Пески для них — Холмы Тоски…
Мы не знаем, зачем пустились в путь и даже не уверены в том, как нас зовут. Меня вот зовут…
В этот момент Егоров застеснялся и прекратил дозволенные речи.
VI
Мы даже прослезились от такого поэтичного рассказа и не заметили, как оказались в одном неловком и опасном месте.
Очнулись мы от страшного крика Носоглоточного Храповицкого:
— Вилы! Вилы! Нам — вилы! — кричал он.
И, правда — перед нами были подводные Вилы.
Жители Вил злобно смотрели на нас из-под воды. Они были увешаны золотыми цепями, снятыми с погибших пиратских кораблей. Эти подводные обитатели, как известно, весьма мобильны и в случае раздражения принимают малиновую окраску.
И, правда — перед нами были подводные Вилы.
Жители Вил злобно смотрели на нас из-под воды. Они были увешаны золотыми цепями, снятыми с погибших пиратских кораблей. Эти подводные обитатели, как известно, весьма мобильны и в случае раздражения принимают малиновую окраску. И, действительно, море вокруг нас приняло интенсивный бурый цвет.
Кондратий Рылеев хватил себя в грудь и затрясся, лоцман Егоров сжался, капитан — побелел, но держался мужественно.
Один Наливайко не растерялся и сразу предпринял активные действия.
Он вывернул карманы и начал прохаживаться по палубе. Жители Вил высовывались из воды и тщательно рассматривали карманы Боцмана. Поняв в чём дело, мы тоже присоединились к Боцману и принялись показывать их содержимое карманов и закромов. Содержимого, впрочем, не было.
— Держи карман шире! — скомандовал Капитан остальным матросам. Что те и выполнили моментально.
Внезапно море очистилось и снова приняло загадочный цвет морской волны.
И мы поняли, что путь свободен.
VII
К нам на рею сел Буревестник. Он был длинный и тонкий, похожий на кнут Гамсуна или на критика Баритонского.
— Добра не жди, — сказал Рылеев и, хватив себя за волосы, побелел.
— Никогда не любил эти хламиды-монады, — сказал я.
— Чую, скоро грянет буря, — сказал капитан.
— Я знаю, в чём тут дело, — сказал лоцман Егоров. — Глядите!
Там куда он показывал, в дохлой зыби вод, виднелась маленькая лодочка с каким-то уродом.