— Куда бы слетать-то, — размышляла Ольга Николаевна. К Люсе? Она представила себе удивление подруги и даже разулыбалась, довольная, пока не вспомнила, что Люся уж года три как умерла. К сыну ей лететь не хотелось. В поликлинику слетать что-ли? На рынок? В собес? Или еще дальше, за границу? Никогда ж не была. От этой мысли Ольге Николаевне стало холодно и неуютно.
— И чего там я не видела, заграницей-то, — недовольно подумала она и повернулась на другой бок. Лучше уж на родину, в Гагарин слетать. Она закрыла глаза и стала вспоминать родительский дом, из которого уехала…уехала…в каком же году это было? Дом снесли сразу после войны, вместе со всей деревней снесли, а что теперь там творится, даже думать не хотелось. А какой был дом! Второго такого во всей округе не найти. Воспоминания мягко снесли ее в сон. Ольге Николаевне снилась деревня, в которой жили чуть ли не все ее друзья и знакомые — и Люся, и Леночка, и покойница баба Капитолина, и братья, и отец с матерью. Мама была точь в точь такая, как на фотографии, висевшей дома над сервантом — в белой кофте, коса уложена на затылке тугими кольцами. Мама подняла руку и легким движением вынула из волос шпильку. Распущенная коса легла на грудь тяжелой каштановой волной.
— Помоги мне их расчесать, Оленька, — тихо сказала мама, и Ольга Николаевна проснулась.
— На кладбище мне нужно слетать, вот что. Так-то я когда доберусь, — решила она.
Все утро она занималась делами — массировала ноющую ногу, умывалась, чай пила с творожком — наконец, собралась. Кладбище, на котором были похоронены родители, находилось за городом. Ольга Николаевна оделась потеплее, даже вытащила из комода шерстяную шаль и укуталась в нее с головой. Взяла в руки палочку и коврик, решив для экономии времени лететь прямо с балкона, не выходя на улицу. Ковер взмыл в воздух, покрутился немного над домом и уверенно взял северо восточное направление, постепенно набирая скорость и высоту. Сначала Ольга Николаевна пыталась смотреть вниз, но от ветра у нее начали слезиться глаза и она закрыла их, примостившись на коврике поудобнее. Кладбище было пусто, даже бабок, обычно торгующих еловыми венками и бессмертниками, не было. Коврик миновал план захоронений и полетел по заснеженным аллеям мимо серых гранитных крестов, увенчанных шапками снега. Когда они долетели до родительской могилки, на кладбище опустились сумерки. Ольга Николаевна протоптала в снегу тропинку.
— Ну, здравствуйте — сказала она могиле. Покопавшись у ограды, нашла веник, обернутый в целофан и смела с памятника сугроб. Поправила ржавую банку с черными от времени искусственными розами и опустилась на скамейку, врытую рядом с кустом старой акации.
— Вот, прилетела вас проведать. Как вы тут, мамочка? А я-то старая совсем стала, негодная к жизни, уж к вам пора скоро. Потеснитесь немного, пустите дочку к себе?
Родители молча и строго смотрели на нее с черно-белых фотографий.
Ольга Николаевна тоже немного помолчала.
— Одиноко мне здесь, — неожиданно для себя самой пожаловалась она, — Все подружки мои умерли. Гарику своему я только в обузу. Так, забежит и дальше — ни порасспросить, ни поговорить с ним. Ни братьев, ни сестер не осталось. Колю зарезали в сорок шестом, шел с мясокомбината, на хулиганов наткнулся. И взяли-то два рубля только. Сенька спился, Катюша от заражения крови сразу после войны, про Анечку вы и сами знаете.
Она заплакала.
Вокруг было тихо-тихо, только большая серая ворона расклевывала что-то рядом, кося глазом в ее сторону. Ольга Николаевна поплакала немного, да и и стала собираться. Завернула веник в целлофан и запрятала его за памятник. Уж было собралась сесть на ковер, как вспомнила, что не спросила у родителей совета.
— Куда полететь-то мне? — спросила она могилку, но ответа не дождалась.
Обратно ковер летел тяжелее и медленнее. Ольга Николаевна задремала, проснувшись лишь когда они пролетали над большим шоссе.
— Не иначе, третье транспортное, — подумала она, — Все строят, строят.
Дома она повесила ковер на батарею сушиться и легла спать, даже не поев, так обессилил ее долгий полет. Среди ночи она вдруг проснулась, как будто кто-то толкнул и глаза открылись сами собой. Дом спал, только где-то внизу в стенах гудели водопроводные трубы. Ольга Николаевна опустила ноги на пол и села на кровати, пытаясь вспомнить, что же ей снилось. Ее лоб горел, а губы пересохли, как при гриппе. Фарфоровый пушкин с полки задумчиво смотрел на календарь за 1992 год, висевший на стене. На календаре табун нарисованных коней несся по степи. Ольга Николаевна встала и подошла к коврику. Провела рукой по его шероховатой вытертой поверхности, и неожиданно решение пришло само собой. Она встала на табуретку и открыла балкон. Вынесла ковер. Села и скомандовала: вверх!
На пустом черном небе стояла полная луна. Они поднимались все выше и выше — мимо балкона и темных окон Зинаиды и Виталика, дальше, над крышей, над городом, над бескрайними заснеженными полями. Ольга Николаевна вспомнила, что последний раз поднималась так высоко, когда летала в сочинский санаторий в 78-ом. Ее белая ночная рубаха отвердела от мороза, а волосы покрылись ледяной коркой, но Ольга Николаевна больше не чувствовала холода. Ее уколола мысль о том, что надо было полить гераньки, да и сыну можно было позвонить, предупредить, но она тут же забыла об этом. Коврик стремительно набирал высоту, и она поняла, что улыбается. Километрах в трех от нее куда-то летел самолет. Ольга Николаевна помахала ему рукой, и самолет подмигнул ей сигнальными огнями в ответ.