И одной долгой ночью, когда нет иного дела, кроме как спать или разговаривать между собой, рассказал новый Блистающий о том, что недавно случилось в его племени — а был он из известного в Мэйлане рода парных топоров Шуан, не склонных к выдумкам и многословию.
(Да, я неплохо знал когда-то Шуанов по обеим линиям — Верхневэйской и Мэйланьской — и к многословию они были склонны не больше, чем к умышленной порче Придатков. Хотя — если эта Шулма действительно такая…) …Случился в племени, где находился тогда Шуан, заблудший топор с короткой рукоятью и подобным луне лезвием — праздничный той. Скачки-байга, песни-пляски, хмельная арака — все, как полагается.
Все, да не все.
Явился в племя, в самый разгар тоя, чужой Придаток с Блистающим на поясе. По внешнему виду оба — чистые Вэйцы. И пришли от юго-восточной границы Кулхана. Почему сами пришли, а не под конвоем заставщиков — неясно, да и лень в праздник разбираться.
Ну, раз пожаловали — становитесь в круг, за цвет кошмы и жизнь Придатка спорить!
Стоят они в круге. Смотрят на шулмусов. И те на них смотрят. Видят — Придаток стройный, узкоплечий, черноглазый, в суконный бешмет затянут; ни вида, ни силы, одни глаза из-под войлочного колпака лихим огнем горят. Такие огни в полночь на заброшенных курганах-могильниках видеть можно — можно, да не нужно. Кто их близко видел, те домой редко возвращаются.
А Блистающий, что только что был на поясе, а теперь уже в руке подрагивает — вроде бы обычный меч, прямой да короткий, клинок треугольный, двулезвийный, только у гарды-крестовины тот клинок чуть ли не в полторы ладони шириной, а у острия — полукругом под бритву сточен.
(- …Чинкуэда, — бросаю я. — Как же, слыхал…
— Что? — удивляется Детский Учитель.
— Чинкуэда, говорю. Есть такая семья у нас на северных солончаках. Затворники, в свет редко когда выбираются…
— А… ну хорошо. Пусть будет по-твоему. Дальше говорить?) …Вышел к гостю незваному в круг шулмус с двумя копьями. Поглядел на соперника Придаток, звонко расхохотался у него в руке Блистающий Чинкуэда, и затем острием указал по очереди на семерых шулмусов, что впереди прочих стояли.
Выходите, мол!..
Те и вышли. Стоят ввосьмером. Ждут.
Стоят ввосьмером. Ждут.
— Джамуха! — сказал стройный Придаток и в грудь себя кулаком стукнул. Дескать, зовут меня так — Джамуха…
…Знал топор Шуан, что любой Блистающий по уменью своему много шулмусских клинков на весах Беседы перевешивает. А вот то, что новенький Блистающий, не обожженный Шулмой, не терявший Придатков, с первого же раза восьмерых шулмусов играючи положит — этого топор Шуан не знал.
И двуручный Но-дачи не знал. А узнав — удивился.
(И я удивился.) Покачался окровавленный Чинкуэда над трупами, посвистел лениво в тишине, и в ножны лег, не вытершись. Придаток его улыбнулся нехорошо, в карман бешмета полез и пригоршню ушей оттуда достал. На землю бросил.
По серьгам признали шулмусы уши своих пограничных заставщиков.
Через полгода новый вождь был у племени. Взамен прежнего, зарезанного на глазах у всех.
Звали нового вождя — Джамуха Восьмирукий.
И на поясе его всегда висел прямой короткий Чинкуэда, скорый на смерть.
2
А еще через три месяца указал Чинкуэда острием на четыре стороны света и сказал: «Много земель — одна Шулма. Много племен — один народ. Много Придатков — один вождь. Кто не согласен — умрет.»
Было это незадолго до похищения топора Шуана. И чуть дольше оставалось до дерзкого побега девяти Придатков и одиннадцати Блистающих.
Топор Шуан тоже был среди них.
Он остался в Кулхане. Зыбучка засосала.
3
…Детский Учитель все еще тихо шелестел, сообщая разные малозначащие подробности, молчал Обломок — слишком долго для его характера — спали мирным сном остальные гости и Гердан-хозяин (интересно, а почему я считаю себя тоже чем-то вроде хозяина, хоть и сам в гостях?), крупные кабирские звезды заглядывали в окно…
Короче, я уже не слушал Детского Учителя, а думал о своем. Вернее, о чужом — о невероятной Шулме, о Но-дачи и о том, что мне его не жалко.
Абсолютно.
Я и сам стоял вплотную к той черте, которую Но перешел волею неумолимых обстоятельств. Я — тут, пока еще тут; он — там, уже там… но нас разделяло не более одной длины клинка. Хороший выпад судьбы — и мы будем рядом.
А моя личная судьба носила имя. Но-дачи. Бежавший из Шулмы.
Нет, ненависть ушла и пока не появлялась, но и жалости не возникало. Скорее уж мне стоит задуматься, что никаких Тусклых я, как ни буду стараться, не найду. Миф рассыпался на глазах, теряя плоть и реальность — ужасом Кабира, Дурбана, Хаффы оказалась кучка Блистающих из Шулмы, с того конца света.
Бороться с легендой мне было бы страшнее.
Постой, Единорог… ты все-таки собираешься бороться?
Ладно. Отложим до утра.
— …и он сказал, — пробился сквозь мои раздумья шелест Детского Учителя, — что настанет день, когда Джамухе Восьмирукому станет мала Шулма. И тогда Шулма придет в Кабир. Ты слушаешь, Единорог?
— Да-да, — торопливо звякнул я. — Конечно… Шулма придет в Кабир. И что дальше?
— А дальше, — не выдержал Обломок, — по его словам, мы все станем заложниками собственного воспитания. Пока мы будем пытаться Беседовать и возмущаться грубостью незваных со-Беседников — Придатки Кабирского эмирата умоются кровью. И вскоре Кабир станет Шулмой. Ясно?!