И не только с ним, о чем — позже.
Мне уже совершенно не надо было касаться его рукояти железными пальцами, чтобы превратиться в Меня-Единорога. Я мог это сделать в любое время и даже на немалом расстоянии, разделявшем нас. В Кулхане мы проверяли эту способность, когда Кос, взяв Единорога (никому, кроме ан-Таньи, я б его не доверил), уезжал вперед с ориджитами-разведчиками. Спустя четыре часа я оставался Мной-Единорогом, еще в течении трех часов мы могли переговариваться с некоторым напряжением, а потом разведчики повернули обратно — и, надо заметить, я немало обрадовался, когда Единорог во плоти вернулся ко мне.
Более того, я научился разговаривать с Обломком — но его-то я обязательно должен был касаться железной рукой.
Я научился разговаривать с Обломком — и это не всегда доставляло мне удовольствие. О, отнюдь не всегда! — потому что теперь Дзю напрямую высказывал мне все то, что раньше смягчал Единорог.
Вру. Я рад был слышать Дзю.
Иногда мне казалось, что я говорю с Друдлом.
Остальные люди и Блистающие — объяснить им всем, кто они есть, на этот раз оказалось проще, поскольку я объяснял не один — так вот, остальные люди и Блистающие разговаривать друг с другом, понятное дело, не могли, зато проявили недюжинные способности в умении почувствовать настроение и состояние своих… э-э-э… спутников.
Гвениль уже точно мог сказать, когда Фальгрим зол, а когда добр, но голоден — что случалось редко, ибо доброта не была присуща голодному Фальгриму; Чин начинала грустить и веселиться одновременно с Волчьей Метлой, причем обе отдавали себе отчет в этом «одновременно»; и Махайра не раз предупреждал Единорога-Меня, когда Диомед еще только собирался острить.
Но больше всех преуспел в этом деле Сай. Если Заррахид прекрасно понимал, когда Кос ведет себя серьезно, а когда — нет, то Сай умудрялся ловить даже те моменты, когда Кос притворялся серьезным, до конца не зная сам, что притворяется.
И эсток втайне (вернее, это ему казалось, что втайне) гордился Саем, как гордятся способным учеником или младшим родичем.
И Беседовать нам с каждым днем становилось все интереснее.
Поэтому, когда Гвениль крикнул, что не чувствует Фальгрима, я перестал сомневаться в очень простой истине, сродни истине Батин — первый выпад в Беседе под названием «Шулма» был сделан.
Я ушел от выпада, подъехав к шаману и выиграв странный поединок.
Могут ли души Беседовать?
Судьба отодвинулась на шаг, и мы слегка позвенели клинками — поговорив с Неправильным Шаманом о гусях, которых не было видно.
Или которые были видны только ему.
Фальгрим к тому времени полностью отошел от общения с шаманом и ехал непривычно понурый и молчаливый.
И вот удар исподтишка — пророчества, которые сбываются.
А я-то надеялся, что в Шулме меня будет ждать только Джамуха-батинит!..
«…Ты суеверен?» — спросил меня Единорог.
Тусклые, оказавшиеся совсем не тем, что ожидалось вначале; ассасины, пугало снов и сказок, едущие теперь позади меня… и невозможная степь по эту сторону Кулхана, чью плоть с хрустом давили копыта вороного Демона из мэйланьских конюшен, отчего ноги мои были до колен забрызганы липким соком осенней Шулмы…
Суеверен ли я?
«Нет», — хотел ответить я.
— Не знаю, — ответил я.
— Вот и я не знаю, — тоскливо согласился Единорог.
— А я знаю, — заявил Дзю, то ли подслушивавший, то ли догадавшийся о нашем разговоре, то ли вообще имевший в виду что-то свое. — Знаю, но вам не скажу.
5
Куш-тэнгри по-прежнему ехал впереди, не оборачиваясь, но теперь я знал, куда ведет нас Неправильный Шаман.
К священному водоему.
Могиле Блистающих и обиталищу Желтого Мо.
К месту, где не воюют.
Интересно, осмелится ли Джамуха, взошедший на престол Шулмы по ступенькам преклонения перед воинской доблестью, нарушить этот запрет, напав на нас там?
Да или нет?
С одной стороны он — внук Желтого Мо и гурхан степей, а с другой — святость места, витающий над водоемом дух самого Мо и явившееся туда воплощение, то есть Асмохат-та, хоть истинный, хоть ложный, что надо доказывать…
Прав шаман — время для размышлений у нас, похоже, будет. Или оно есть, началось, сдвинулось с места — время для мудрых размышлений, время для глупых размышлений, для веселых и невеселых, для первых и последних…
А может, и не только для размышлений.
Кулай говорил, что часть вольных племен отказалась ломать прут верности перед Джамухой. Но даже идя против Восьмирукого, захотят ли они пойти за Асмохат-та?! Я и думать-то не хочу, скольких пришлось бы убить, чтоб перевесить Джамуху на весах Шулмы… ни думать не хочу, ни убивать.
Кулай говорил, что часть вольных племен отказалась ломать прут верности перед Джамухой. Но даже идя против Восьмирукого, захотят ли они пойти за Асмохат-та?! Я и думать-то не хочу, скольких пришлось бы убить, чтоб перевесить Джамуху на весах Шулмы… ни думать не хочу, ни убивать.
И не буду. Не мое это дело, не моя радость — чужие уши в карманы складывать!
Более того — люди людьми, а как добиться, чтобы Дикие Лезвия зазвенели на нашей стороне?!
О Творец, не превращаюсь ли я, человек Чэн Анкор, в Твое оружие?! В мертвую вещь, не имеющее собственной воли оружие, покорное Твоей равнодушной деснице?!..