А здесь, в Шулме, в нашем прошлом, ремесло по-прежнему остается ремеслом, умелое и быстрое убийство остается залогом собственного выживания, и боевая ярость кипит, не переплавляясь в душах неродившихся мастеров, и брызги этой лавы солоны и багровы…
Но тогда мы — мы, кабирцы, дети эмирата — неужели волею судьбы мы все отступили на шаг назад, попросту вернувшись к кровавому ремеслу?
Хороший вопрос.
Есть ли на него хороший ответ?
Я чувствовал, что ответ уже брезжит где-то на краешке моего сознания, и попытался ухватить его за вихор, не дать ускользнуть — и не дал.
Ответом была стена.
Стена, тупик, в который уперлись мы — и люди, и Блистающие эмирата. Мы отточили до почти немыслимого совершенства лезвия клинков и Мастерство Контроля; Беседы наши стали изящны и молниеносны, а мы сами — учтивы и беззаботны; мы наслаждались жизнью и своим искусством, мы забыли о истоках — грязных, кровавых, но человеческий ребенок тоже рождается в крови и стонах, а Блистающий — в огне и грохоте…
И мы действительно разучились убивать. Мы отсекли эту часть бытия — и я утверждаю, что это плохо, какими бы ужасными не показались мои слова. Потому что настал день, когда искусство столкнулось с насилием, и не смогло противостоять ему — мертвый Шамшер в пыли, моя отрубленная рука на турнирном поле, Друдл и Детский Учитель в проклятом переулке!
Чистое Искусство отвергло Ремесло, из которого когда-то родилось, потом попросту забыло о существовании предка — и поплатилось за забывчивость.
Тусклые и батиниты были неправы и правы одновременно; так же, наверное, как и мы.
А сейчас… сейчас мы умеем убивать. И умеем не убивать. Мы не всемогущи, и силам нашим есть предел, но мы способны выбирать, и дело не в ремесле и искусстве, не в жизни и смерти, а в выборе, который наш и только наш.
В свободном выборе.
В выборе между огнем Масуда и водой Мунира.
— Выбор… — задумчиво произнес Обломок, о котором я совершенно забыл, как и о том, что поглаживаю его рукоять рукой аль-Мутанабби. — Сделать шаг вперед, отказаться от ремесла и убийства, обретя искусство и радость… А если сделать еще шаг? От искусства — куда? Что — там? Там, где, быть может, все сливается воедино, где нет ни жизни, ни смерти, ни убийства, ни отказа от него…
Что — там?
Ремесло.
Шаг.
Искусство.
Шаг.
Что дальше?
Сумеем ли мы сделать этот шаг? Или мы уже шагнули, сами того не сознавая?
Еще один шаг по Пути.
Пути Меча.
Глава 24
1
— Щепоть сушеной травы чимук, два очищенных корешка-сухороста, полгорсти толченой желтуницы, топленое масло…
— Ты запомнил все с первого раза? — шаман удивленно глянул на Коса. — У тебя хорошая память. Почти как у меня.
— Я не запомнил, — в свою очередь удивился ан-Танья. — Я записал.
И продемонстрировал шаману свои записи.
Слово «записал» Кос произнес по-кабирски, поскольку по-шулмусски его не знал.
— Сделать шаг вперед, отказаться от ремесла и убийства, обретя искусство и радость… А если сделать еще шаг? От искусства — куда? Что — там? Там, где, быть может, все сливается воедино, где нет ни жизни, ни смерти, ни убийства, ни отказа от него…
Что — там?
Ремесло.
Шаг.
Искусство.
Шаг.
Что дальше?
Сумеем ли мы сделать этот шаг? Или мы уже шагнули, сами того не сознавая?
Еще один шаг по Пути.
Пути Меча.
Глава 24
1
— Щепоть сушеной травы чимук, два очищенных корешка-сухороста, полгорсти толченой желтуницы, топленое масло…
— Ты запомнил все с первого раза? — шаман удивленно глянул на Коса. — У тебя хорошая память. Почти как у меня.
— Я не запомнил, — в свою очередь удивился ан-Танья. — Я записал.
И продемонстрировал шаману свои записи.
Слово «записал» Кос произнес по-кабирски, поскольку по-шулмусски его не знал. Как, впрочем, и я. Но шаман догадался.
— Записал? — повторил Куш-тэнгри по-кабирски. — Вот этими значками? Все, что я говорил? Да?
Кос утвердительно кивнул.
— Говорящие знаки, — задумчиво протянул Неправильный Шаман, почесывая кончик своего внушительного птичьего носа. — Знаю. У нас тоже есть. Но другие. Ими нельзя записать то, что я говорил. Только самое простое. Пять дюжин воинов ушли в поход. Вернулись три дюжины и еще два. Сожгли стойбище маалев. Вот такое. Ваши знаки разговорчивее наших. Потом научишь.
— Научу, — охотно согласился Кос, а я вдруг обратил внимание, что при разговоре с шаманом ан-Танья держится особо предупредительно и безукоризненно-вежливо. Стараясь не смотреть в глаза.
Ну, тут я его понимал…
— Научу, — повторил Кос и помахал в воздухе своим листком. — А вы что, все это дословно помните? Я имею в виду — вы, шаманы?..
— Конечно, — равнодушно бросил Куш-тэнгри, подумал и уточнил. — Мы, шаманы. Воины не помнят. У воинов ветер в голове. Все слова выдувает. А нас с детства учат видеть и помнить. Или помнить и видеть. Вот…
Он мельком покосился на кучку ориджитов, отправившихся под предводительством Коблана обустраивать походную кузницу; покосился и тут же отвернулся.
— Сколько человек? — резко спросил шаман.
Как кнутом хлестнул.
Кос, тоже сперва глянувший в ту сторону, а потом снова воззрившийся на Неправильного Шамана, задумался, стараясь не поворачивать головы к ориджитам.
— Восемь, — неуверенно заявил ан-Танья. — И Коблан с Тохтаром.