Чин!.. они добрались до нее!
Кажется, я закричал — нет, я завизжал так, что перекрыл шум и звон оружия.
— Коблан! Кто-нибудь! На помощь! Выпустите меня, подонки! Там… там убивают Чин! Коблан! Да где же вы все!..
И никто мне не ответил.
Я бросился к двери — и неожиданно она распахнулась, ударив меня, и на пороге возник Друдл с идиотской улыбкой до ушей.
13
Проклятый шут ухмылялся в дверях, загораживая мне путь наружу — туда, где в темноте ночного Кабира захлебывалась криком Чин Черный Лебедь!
В одно мгновение вся моя ненависть, вся боль последнего времени, вся тщета бесплодных попыток обрести утраченную цельность — все то, что до краев переполняло Чэна Анкора Безрукого, выгорело без остатка, как примеси в чистой стали новорожденного клинка, неотвратимо устремившегося к цели.
И цель эта была — шут Друдл Муздрый!
Я кинулся на Друдла, стремясь врезаться в него всем телом и выбить в коридор, как пробку из бутылки, но странным образом промахнулся и больно ударился плечом о косяк. Дверь захлопнулась, лязгнул внутренний засов, и шут радостно заплясал вокруг меня, хлопая в ладоши.
Полы его шутовского халата уже были предусмотрительно заправлены за кушак, откуда выглядывали рукояти тупого граненого кинжала-дзюттэ и ятагана для подростков.
— Как у Чэна-дурака заболят сейчас бока! — завопил он, возбужденно скалясь. — Заболят сейчас бока от чужого кулака!..
Здоровой левой рукой я попытался дотянуться до засова, но Друдл подпрыгнул, как-то по-крабьи выбрасывая ногу, и острая боль пронзила мой локоть. Вслепую, наугад я отмахнулся правой — и железная перчатка ударила в стену над головой присевшего Друдла, выбивая куски штукатурки. Твердый и костлявый кулак шута чувствительно ткнулся мне под ребра, я попятился, неловко подворачивая ногу, падая на пол…
И увидел над собой холодный блеск маленького ятагана в руке шута Друдла.
Ах, напрасно он обнажил клинок, этот мудрый и проницательный шут, этот расчетливый боец, предусмотревший все или почти все!.. напрасно, напрасно, потому что тело мое само вспомнило прежние навыки, потому что оно ничего не забывало, мое послушное тело, и пальцы левой руки машинально сомкнулись в кольцо, поднося к губам невидимую чашу с горьким и хмельным вином Беседы!
…Пол, твердый, как утоптанная множеством ног турнирная площадка, моя последняя площадка, и — блеск чужого клинка надо мной… Значит, я опять достоин удара меча?! Удара без снисхождения и жалости?!
Значит, у меня опять есть имя?!
Через секунду ятаган Друдла рубил смеющийся воздух, который звался Чэном Анкором.
О, он был умелым со-Беседником, он был очень умелым со-Беседником, мой злой гений, мой шут Друдл, и ятаган его был оригинален и остроумен, задавая неожиданные вопросы и требуя мгновенных ответов — только все это не имело сейчас никакого значения.
Абсолютно никакого.
— Чэн! — послышалось за окном, или не за окном, но посторонние звуки обтекали меня, не затрагивая сути, не отвлекая, а я все купался в брызгах стального водопада… Хмель ударил мне в голову, наследственный хмель Анкоров Вэйских, и спокойная уверенность заполнила меня до краев, как живая рука заполняет собой латную перчатку, согревая своим теплом мертвый металл.
И когда ладонь моя наконец нащупала то, что было единственно необходимым для нее — я завизжал страшно и радостно, и вместе со мной завизжал Единорог, вонзаясь в дверной косяк и намертво прибивая к нему восьмиугольную тюбетейку шута.
Непривычное и неприятное ощущение, крадучись, пробежало по самым задворкам моего сознания и юркнуло в щель между неплотно пригнанными досками забора, отгораживающего «Я» от «Не-Я». Я лишь успел заметить некую раздвоенность, как если бы не одна моя воля вела руку в выпаде; как если бы…
А потом я увидел глаза Друдла.
Слезы стояли в них, и там, за блестящей завесой, животный страх смешался с человеческой радостью.
Совсем рядом с глазами шута моя рука сжимала рукоять меча.
Правая рука.
Железная.
Моя.
— Получилось, — одними губами выдохнул шут. — А я, дурак…
И сполз на пол, теряя сознание.
ЧАСТЬ III. МЕЧ И ЕГО ЧЕЛОВЕК
…Закаленный булатный меч,
Сотворенный для ратных сеч —
Он в крови не утрачивал злости,
Не тупился о белые кости,
Он на восемьдесят шагов
Удлинялся при виде врагов,
И при этом он был таков:
Острие — хитрей колдуна,
На ребре видны письмена,
Смертоносен его удар!..
Гэсэр
Глава 7
1
…До сих пор, когда я вспоминаю о случившемся, меня охватывает страх.
И все-таки я — вспоминаю.
Я, Высший Мэйланя, прямой меч Дан Гьен по прозвищу Единорог, не последний из Блистающих Кабира — вспоминаю.
Сейчас я лежу на столе и отблески свечей играют на моей полировке. А тогда — тогда я лежал на полу, сброшенный Придатком Чэном, ринувшимся к двери. Впервые мой Придаток ослушался приказа…
За окном жалобно звенела Волчья Метла и лязгали невидимые Тусклые — темный страх ночного Кабира; в дверях выглядывал из-за кушака своего Придатка тупой шут Дзюттэ, и бессильная ярость захлестнула меня от острия до навершия рукояти, делая клинок теплым и чужим.
— Мерзавцы! — бросил я Дзюттэ и Детскому Учителю. — Позор Блистающих!..
Они не ответили.
Зато ответил их Придаток.