— Проще и не так ужасно, — после паузы сказал Кос, с силой сжав кулаки. — Нет, я не обижаюсь… не обижаюсь.
— Иногда мне кажется, — бесстрастно прошелестел Заррахид, — что мы не заслуживаем таких Придатков. Мы — возомнившее о себе железо… нет, не заслуживаем.
А вот этого я Косу переводить не стал.
— И поэтому, — продолжил Единорог-Я, — когда старейшины-Блистающие шли на клятвопреступление, они в последнюю очередь думали о своих Придатках. Я полагаю, что если можно было бы истребить Тусклых, не убивая их Придатков — старейшины пошли бы на это с большей радостью. Придатки живут недолго, и это человека-Фаня волновало бегство двоих ассасинов — а Блистающих гораздо больше заботило исчезновение троих Тусклых! Которые способны были воспитать новых Придатков… и найти новых Блистающих, согласных потускнеть.
— В Шулму бы их, — мечтательно скрипнул Сай Второй. — Вот где разгулялись бы…
Он осекся, а Кос побледнел. За время нашего путешествия с караваном я успел рассказать ан-Танье все, что знал о Шулме от Друдла, Детского Учителя, Сая… все, что знали о Шулме я и Единорог.
— Один против восьми, — еле слышно звякнул Сай. — Всех убил. И уши заставщикам отрезал. Сам явился на той, добровольно…
— Джамуха Восьмирукий! — не сговариваясь воскликнули я и Кос.
— И Блистающий Чинкуэда, — добавил со стены Обломок.
— Тусклый Чинкуэда, — поправил его эсток. — Тусклый… последний свидетель Истины Батин. Да, он обязательно вернется в Кабирский эмират, потому что он ничего не забыл! И он вернется не один, этот последний свидетель Чинкуэда…
Я с тоской посмотрел в окно. Черное небо и три робкие звезды в углу окна жмутся друг к другу, словно в страхе перед молчащей пустотой… Как же я мог забыть!
— Он, конечно, вернется, — вполголоса сказал я.
— И Джамуха Восьмирукий, вождь орд шулмусов, и Тусклый Чинкуэда, вождь Диких Лезвий Шулмы — но здесь их будут ждать! Их даже встретят с радостью! — их встретят Двенадцать и Один!
И Я-Единорог рассказал о нашей Беседе у пруда с Эмрахом ит-Башшаром из Харзы и Поясом Пустыни, Маскином Тринадцатым, некогда Седьмым.
Некоторое время все молчали.
— Теперь я понимаю, — закончил Я-Единорог, — почему Прошлые боги ждали целый век! Тусклые-батиниты, невзирая ни на что, не нарушили клятвы. Они искали таких, как Пояс Пустыни, собирая их по одному, они учили, воспитывали, скрывались — и вот теперь их снова Двенадцать и Один, и пока Чинкуэда готовит Шулму, здесь в Мэйлане в самом скором времени состоится очередная жертва Прошлым богам!
— Тогда выходит, — вмешался Сай, — что они не хуже меня знают о том, что Но-дачи и Кунда Вонг в Мэйлане! Ведь это именно Придатка Кунды хочет убить этот Пояс Пустыни… А как же они, небось, радовались всему тому, что мы творили в эмирате! Ведь это для Тусклых было возрождением Истины Батин, концом одиночества и скрытности!..
— И твои приятели, Вилорогий, вполне могут примкнуть к Тусклым, — заявил Обломок весьма противным и въедливым тоном. — Ну, убьет этот харзиец Придатка Кунды — надо ж на ком-то научиться всерьез, кроме собак да обезьян! — потом подыщут Кунде совместными усилиями нужного человека-батинита из желающих мстить кому-нибудь… А Но-дачи вообще в Сайид-на изберут, Главой Учения будет! Вполне достоин, по-моему…
— Ты никогда не сможешь простить мне смерть Наставника? — напрямик спросил Сай. — Да, Дзю?
— Дурак, — буркнул Дзюттэ, но уже совсем по-другому. — Прощать его, понимаешь ли… если б я на тебя зло держал — сломал бы тебя еще при первой Беседе, в караван-сарае, и было б тебе прощение!.. Только я тупой да отходчивый. Так что терпи и помалкивай! Кстати, Вилорогий — ну я ладно, я старый дурак, а ты какой? В смысле — тебе-то сколько лет?
— Пятьдесят два года, — гордо ответил Сай.
«Пылающая Нюринга! — беззвучно ахнул Единорог. — Да он же еще подросток!..»
Заррахид только дрогнул слегка и не сказал ничего.
У меня в голове пока еще плохо укладывалось, что пятьдесят два года — это даже не молодость, или, в крайнем случае, самое ее начало… но я решил, что привыкну и к этому.
— Ясно, — подвел итог Дзюттэ. — Отсутствие ума и дурное общество. Шулма, герой-Но, братья-недоросли, Шото еще этот… Воспитывать тебя некому.
— Почему это некому?! — взвился Сай. — Я, между прочим…
— Ты, между прочим, помалкивай, когда старшие говорят, — осадил его Обломок. — Я тебя не в десять и не в пятнадцать раз старше. И сказать хотел вот что: воспитывать тебя некому было. Было! А теперь — есть кому. Вот что я хотел сказать.
Сай посмотрел на Обломка с нескрываемым ужасом. По-моему, он понял, кого имел в виду Дзюттэ, говоря о воспитателе.
— Никогда, — зазвенел он, — никогда ни Кунда, ни Но, ни любой другой Блистающий с пунцовой кошмы не примкнет к Тусклым! Мы не хотели быть убийцами, нас вынудили к этому — как Тусклые вынудили старейшин Совета — и мы убивали сначала, чтобы выжить, а потом, чтобы научить выживать вас; но никогда не убивали мы просто так, или во имя веры, или для удовольствия!
Сай прерывисто задребезжал, и, будь он человеком, я бы сказал, что он плачет.
— А харзиец этот ваш болван деревянный! — уж совсем невпопад закончил он.
— А харзиец этот ваш болван деревянный! — уж совсем невпопад закончил он. — Болтливый язык Рудного Полоза! Придатка Кунды он, видите ли, убьет… ее в Шулме не такие убить пытались! Вот!..