И думать даже было нечего, чтобы те решётки оконные как-нибудь да сломать – это под силу, наверное, было бы герою лишь какому-нибудь сказочному, а не обычному, хотя и крепкому, парню.
Слуга, раз в сутки приносивший узнику скудную похлёбку и менявший в помещении ночной горшок, как оказалось, был полуидиотом. Его жестокие хозяева отрезали ему за какую-то провинность язык, так что Буривой и парой слов не мог с ним перекинуться. Ну а вдобавок этот молчащий недотёпа был огромным, словно буйвол, и одолеть его в схватке было бы делом трудным. Да и какую пользу получил бы Бурша от этого одоления, если убежать в открытую дверь он всё равно не смог бы, поскольку ножная его цепь была прикована ещё и к железному кольцу в массивной стене.
Буривой быстро худел и заметно слабел. Вонючая непитательная похлёбка и кусок чёрного хлеба с холодною водою были для молодого растущего тела явно недостаточными. Грызущий голод, хоть и притупился со временем, но всё же мучил его неизбывно и постоянно. Кроме того, наступили уже холода, и наш парень отчаянно мёрз в своих жалких лохмотьях, зарывшись от стужи в кучу прелой соломы.
Но воля князя была всё ещё крепка: он твёрдо верил в свою удачу и надеялся на счастливый случай, который непременно должен будет ему представиться, чтобы покинуть навсегда ненавистный и мрачный подвал…
Поначалу Буривой пытался выцарапывать на стене тонкие полосочки острым камешком, таким нехитрым образом отсчитывая прошедшие дни; но как-то раз он тяжело заболел и несколько дней метался в горячке, а когда всё же выздоровел, то потерял он к подсчёту времени всяческий интерес.
Оно, время, было почти однообразно, и каждый новый день от следующего ничем практически не отличался. Чтобы окончательно не ослабеть и не отупеть в тисках забвения, молодой князь заставлял себя делать различные движения и упражнения, используя для этого даже свои тяжёлые цепи. Кроме того, он постоянно проговаривал вслух различные стихи и пел песни, а также беседовал со всякой живностью, какая появлялась в его каземате: с потолочными мелкими пауками, с залетавшими в окно мухами, а также с забегавшими в камору поживиться оставшимися крошками крысами.
Так в тягучей смоле ненавистного плена прошло более трёх долгих лет. Буривой определил это по тому, что три уже раза озерцо сковывало зимним льдом, и три раза оно покрывалось затем обильным ковром из кувшинок жёлтых.
Наступила третья весна. В высоком и страшно худом парне было невозможно теперь узнать прежнего атлетичного молодого князя. Его длинные волосы отросли ниже пояса и, свалявшиеся и грязные, казались тёмными, а не светлыми. На лице у Буривоя появилась небольшая юношеская бородка, а его глаза казались огромными и были исполнены чисто звериным стеклянным равнодушием и душевною мертвящею немотой.
Три раза за прошедшие годы его навещал торжествующий и надменный князь Гонивой. Он сильно растолстел, отпустил жиденькую чёрную бородку, и его чванная прыщавая харя отчаянно просила какого-нибудь кирпича. Обманщик-князь злорадно и безжалостно потешался над униженным братом. Он рассказывал ему об упрочении своей державной власти, о большой толпе прислужников, лизоблюдов и прихлебателей, певших ему взахлёб хвалы и дифирамбы, о молодых роскошных красавицах, собранных со всех земель ему на усладу, и о железном твёрдом порядке, навязанном им народишку буянскому для его же, народишка, вящего блага…
Ужасный вид старшего брата особенно радовал гнусного предателя и заставлял его аж трястись от издевательского смеха. Да, это было для Гонивоя забавой и злобной потехой, ибо смелый и сильный от природы Буривой, превосходивший его всегда и во всём, представал перед ним жалкой на себя пародией.
Бывший герой превратился ведь за годы лишений в отвратительное и вонючее животное.
Единственной неприятностью, коя несколько расхолаживала буйное Гонькино злорадство, было то, что Буривой свои чувства при нём не выражал нисколько. Ну, даже ни капельки не выражал! Он просто-напросто смотрел пред собою безо всякого выражения на застывшем лице, а если и взглядывал на насмешника, то лишь как на какое-нибудь пустое и неинтересное ему место.
Он считал ниже своего достоинства внимать в себя этого спесивого негодяя и заставлял свой опустошённый рассудок вовсе о нём не думать и даже после его ухода о нём не вспоминать. Униженный верижник приучил себя жить одним лишь текущим мигом, и никакие воспоминания или тщетные упования больше не волновали его угасающий разум.
Не волновали почти никогда…
Но пришедшая в очередной раз тёплая и солнечная весна всё же встревожила немного окаменевшее Буривоево сердце. Уже ранним утром его будили весёлые трели окрестных вольных птиц, которые воскрешали в нём надежду на что-то дивное, восхитительное и прекрасное, но потерянное им, очевидно, навсегда. Он слушал витиеватые соловьиные рулады, бессильно лёжа на грязной гнилой соломе, и горькие слёзы текли у него из широко открытых, голубых, как синь неба, глаз.
…За последние полгода своего плена несчастный и одинокий узник подружился с неким маленьким живым существом. Это была крыса, вернее молодая крысиха. Она ничуточки не боялась большого человека, поскольку этот человек частенько одаривал её кусочком чёрствого хлеба, а также грел её у себя на животе, нежно поглаживая её мягкую шёрстку. Буривой постоянно разговаривал с крысой, вернее, он бредил, выталкивая из себя различные слова просто так, ради самих словесных звуков…