И вот же воистину чудеса – хоть был отец его, князь Уралад, правителем справным и вельми толковым, но молодой Буривой в деле управы не уступал опытному князю ни в чём, а может статься, и превосходил его даже малость.
Такой вот оказался к служению княжьему у него талант. Все, почитай, буянцы такой своей удаче весьма радовались и князю своему молодому чем могли помогали…
Один лишь Гонивой успехам брата совсем не радовался. Нет, на лице-то он радость эту изображал мастерски, но в душе у него зависть чёрная со злобою ядовитою густо смешались, и произошло от того смешения страшное одно коварство…
–Послушай-ка, братец, – обратился как-то Гонька к князю, когда наедине они осталися, – во всём-то, по моему разумению, поступаешь ты правильно, и управляешь княжеством нашим дюже ладно – а всё ж таки молва о тебе в народе не слишком-то и хороша!
–Как так?! – не поверил Бурша брату, – Быть того не может! С чего это ты, Гонька, взял? Ни от кого вообще за семь месяцев моего правления я и слова укорного не слыхал, не то чтобы охаивания с неприятием!
–Хэ! Не слыхал… – напустил хитрован вид на себя важный, – Коли ты не слыхал, так другие зато слыхали… Хочешь – я тебе докажу, что не вру я, а говорю правду?
А Буривой по характеру горячим был парнем, заводным.
–Ладно, братан, – заявил он азартно, – доказывай свою правду – я готов на всё!
И поведал ему Гонька такую интересную историю: он де в платье простое переодевался тайно и по городу вечерами тёмными гулял-похаживал. Ну, и слышал не один раз, как подданные князя молодого ни за что ни про что хаяли да лаяли, потому что в глаза они ему укоры молвить боялися.
Давай и мы, предложил Гонивой брату, переоденемся в какую-нибудь рвань, рожи себе грязью чуток замажем, а как стемнеет, на улицу выйдем прогуляться…
Так они и сделали. Спустя часик-другой, как стемнело, достал младший брат из закута одежду бедную, облачилися они оба в неё живо да через заднюю дверь наружу и вышли.
И вот идут они вдвоём по улочкам нешироким, от малочисленных прохожих уклоняются, а к стоящим и беседующим приближаются, и речи всяческие обывательские в уши себе внимают… Хм, удивляется старший брат – да ведь вовсе же никто о нём и не упоминает! Балакают, правда, горожане о всякой всячине, да только всё о бытовых своих делах они рассуждают, а не о молодом князе…
Побродили они эдак с часик где-то. Надоело юноше нетерпеливому пустое это хождение, ибо не услыхал он за то времечко и одного слова в свой адрес худого. Хотел было Буривой в палаты свои возвращаться, но Гонька в корчму одну захудалую, стоящую на городской окраине, завернуть ему предложил. Давай, говорит, хлебнём чаю по кружке горячего – да и до дому айда!
Ну что ж, Бурша на чаепитие оказался согласный, а то погода как назло оказалась довольно ненастная, и они продрогли там весьма основательно. Отворяют они со скрипом двери узкие, в полуподвал, освещённый лампами, заходят, и видят такую картину внутри корчмы: в помещении народу оказалося маловато, и лишь в дальнем углу на лавке пятеро каких-то бродяг гурьбою сидели, этак развалясь, и брагу или мёд из ковшей своих неторопливо они лакали.
Хозяин заведения оказался весьма любезен. Князей в оборванцах вошедших не признавши, смахнул он крошки тряпкой с ближайшего стола и чаю по заказу Гонивойкиному вскорости им подал.
Буривой-то на всякий случай помалкивал, чтобы по голосу его случайно не признали.
Испили братья из кружек глиняных малинового чаю, и тут слышат, как бродяги эти промеж себя стали громко базарить. Один из них, грубый видом детина, вот чего заявил:
–А я так вам скажу, братцы, что Буривойка этот нашенский – никчёмный князь. Полгода с лихвой он тут уже правит, а ни одной казни мы с вами при нём не видали. И разве ж так князья властью своей должны распоряжаться! Тьфу! Стыдоба одна, а не управа!
Буривой, как слова сии неласковые, направленные в свой адрес, услыхал, так кружку медленно на стол поставил и на Гонивоя удивлённо глянул. Ишь ты, а ведь ты, братуха, оказался, выходит, прав, говорил его недоумевающий взгляд – действительно меня ведь ругают!
–Ага, – поддакнул в это время второй бродяга, тоже обличьем своим далеко не ангел, – Кусок дерьма этот кня?зишка! Сладенький какой-то, нежненький, словно баба! Соплежуй, короче! Слизняк!.. Не, не вояка!
У Буривоя от таких речей ажно сердце ретивое в груди молодецкой заколотилося. Хотел он уж было с места своего вскочить, да с этим грубияном потолковать по-мужски, да всё ж таки гнев пламенный он усмирил кое-как и на месте сидеть на сей раз остался.
–Точно, братан, – прогундел тут третий бродяга, огромный громила с рубленым шрамом на мрачной харе, – Хуже князя, чем этот Буряка, у нас досель не бывало. Морду бы ему набить за его слякотность да выпороть на площади по бабьей его заднице, а потом с княжеской должности прогнать ко всем чертям! Хэ, тюфяк с клопами, а не князь!
И вся отвязная банда до того похабно тут расхохоталась, что Буривой на сей раз утерпеть был уж не в силах: на ножки резвые он привскочил да кулаком по столешине – хрясь со всего маху!