У меня горят подошвы; кровь приливает к щиколоткам и бьется в икрах, когда я стучусь к Адаму. Салли приоткрывает дверь и выглядывает в щелку. Меня вдруг охватывает любовь к этой женщине. -Адам дома? -Ты разве не в больнице? -Уже нет.
Она смущается -Он не говорил, что тебя выписывают. -Это сюрприз. -Еще один? -Она вздыхает, открывает дверь чуть шире и бросает взгляд на часы: -Он вернется не раньше пяти. -Пяти?
Нахмурясь, она смотрит на меня: -У тебя все в порядке? Нет. Пять-слишком поздно. У меня может начаться анемия. -А где он? -Уехал на поезде в Ноттингем. Его пригласили на собеседование. -Куда? -В университет.
-А где он? -Уехал на поезде в Ноттингем. Его пригласили на собеседование. -Куда? -В университет. Он хочет с сентября пойти учиться.
Сад плывет у меня перед глазами. -Похоже, ты удивлена не меньше меня.
Я засыпала в его объятиях на больничной койке. Просила «Потрогай меня», и он меня ласкал. Говорил, что любит. «Не смей мне возражать, что это неправда». Он дал мне слово.
Я бреду по дорожке к калитке. Начинается дождь. Чудесный серебристый дождь-будто нити паутины льются с неба.
Тридцать пять.
Я срываю с вешалки в гардеробе платье и прорезаю ниже пояса зияющую дыру. Ножницы острые, резать легко: металл скользит, как по воде. На голубом платье с запахом появляется прореха через всю грудь. Я кладу оба платья на кровать, словно пару больных друзей, и разглаживаю ладонь.
Не помогает.
Дурацкие джинсы, которые я купила с Кэлом, мне все равно не подошли, и я отхватываю штанины на коленях. Я отрываю карманы всех своих тренировочных брюк, дырявлю футболки и сваливаю в кучу рядом с платьями.
С ботинками я вожусь целую вечность. Болят руки, я задыхаюсь. Но утром мне сделали переливание, и сейчас в моих жилах бьется чья-то горячая кровь, поэтому я не сдаюсь. Я разрезаю каждый ботинок вдоль. Два жутких разреза.
Мне хочется избавиться от всего. Жить в пустой комнате.
Я открываю окно и вышвыриваю ботинки. Они приземляются на лужайку.
Небо затянуто низкими серыми тучами. Накрапывает мелкий дождик.
Мокрый сарай. Мокрая трава. Ржавеет передвижная решетка для барбекю.
Я вытаскиваю из шкафа всю оставшуюся одежду. Легкие хрипят, но я не останавливаюсь. Я разрываю куртки в клочья; пуговицы разлетаются по комнате. Я режу на куски свитера. От брюк остаются одни лохмотья. Я выставляю ботинки на подоконник и отрезаю у них языки.
Так уже лучше. Я чувствую прилив сил.
Я сгребаю в охапку разложенные на кровати платья. И выбрасываю вместе с ботинками в окно. Они падают во двор и лежат под дождем.
Я проверяю телефон. Ни сообщения. Ни пропущенных звонков.
Ненавижу свою комнату. Все вещи с ней связаны с какими-то воспоминаниями. Фарфоровая вазочка Сент-Айвза. Коричневая керамическая банка, в которой мама держала печенье. Спящая в тапочке собачка, которая раньше стояла на камине. Мое зеленое стеклянное яблоко. Все отправляется на лужайку, кроме собачки, которая вдребезги разбивается о забор.
Я вышвыриваю из окна книги, и они раскрываются на лету, хлопая крыльями страниц, точно экзотические птицы. Страницы рвутся и трепещут. Видео- и компакт-диски перелетают через забор на соседний участок, как фрисби. Пусть Адам после моей смерти ставит их своим новым друзьям из университета.
Одеяло, простыни, покрывало-все летит вниз. Пузырьки с лекарствами, все коробочки с прикроватной тумбочки, шприцевой насос, крем «Дипробейз» для сухой кожи, крем на водной основе. Моя шкатулка.
Я вспарываю диванную подушку, усеяв пол полистиреновыми шариками, и выбрасываю пустую наволочку под дождь. Сад захламлен. Но вещи прорастут. Появятся брючные деревья Вьющиеся книжные кустарники. Чуть погодя я тоже выброшусь из окна и пущу корни в теньке у сарая.
От Адама по-прежнему ни слуху ни духу. Я швыряю телефон через забор.
Телевизор тяжелый, как машина. От него болит спина. Горят ноги. Я волоку его по ковру. Задохнувшись, останавливаюсь. Комната качается. Вдох. Вдох. Ты можешь. Не останется ничего.
Так, телевизор на подоконник.
И вниз.
Он с грохотом рушится на лужайку и взрывается. Осколки пластика и стекла разлетаются во все стороны.
Вот так. Ничего не осталось. Все кончено.
Папа врывается в комнату и замирает с открытым ртом. -Ты чудовище, -шепчет он.
Я зажимаю уши.
Он подходит и берет меня за руки. У него изо рта пахнет застоявшимся табачным дымом. -Ты хочешь оставить меня ни с чем? -Здесь никого не было! -И ты решила разнести дом? -Где ты был? -В магазине.
Потом поехал в больницу навестить тебя, но ты исчезла. Мы чуть с ума не сошли. -Мне плевать! -А вот мне не наплевать! Ты же валишься с ног! -Это мой организм. Я могу делать что хочу! -Значит, тебе теперь наплевать на свой организм? -Он мне надоел! Мне тошнит от докторов, игл, анализов и переливаний крови. Я устала быть день за днем прикованной к кровати, в то время как вы все живете своей жизнь. Ненавижу! Ненавижу вас всех! Адам уехал на собеседование в университет, ты знал об этом? Он будет жить еще много лет, будет делать все, что пожелает, а я через пару недель буду лежать под землей!
Папа плачет. Он падает на кровать, закрывает лицо руками и всхлипывает. Я не знаю, что делать. Почему он оказался слабее меня? Я сажусь рядом с ним и трогаю его за колено: -Пап, я не вернусь в больницу.