А Вера Савич, оказывается, жила в общежитии медицинского университета. Из родственников — только мама, но она в город приезжала редко, жила в деревне.
Спустя полгода молодые люди поженились…
В кабинете номер тринадцать после их ухода некоторое время слышался только кашель Дальского. Саша Пушкин, выбравшись из-под бумаги, выискивал в куче листы с набросками портрета, сделанными за ночь. Он даже и не вспомнил о времени, спеша продолжить работу.
Мамонт поискал глазами бутылку водки, но она, упав со стола, разбилась. С сожалением вздохнув, Дальский подобрал с пола бутылку минералки, плеснул немного в стакан, залпом выпил.
С сожалением вздохнув, Дальский подобрал с пола бутылку минералки, плеснул немного в стакан, залпом выпил. Кашель прекратился, но экономист все равно открыл окно: в комнате было нечем дышать, пыль стояла столбом. Повернувшись к столу, взял один из набросков и одобрительно хмыкнул.
— Хорошая картина должна получиться.
— Да вы в искусстве разбираетесь, как свиньи в апельсинах! — проворчал Пушкин, не поднимая головы.
Брови Мамонта удивленно взлетели вверх, а усы начали опасно топорщиться, и тут Саша Пушкин взглянул на президента Объединения поэтов Алтая. Он замер, глядя на приятеля с таким выражением, будто впервые видел Дальского, будто тот не был поклонником его таланта и постоянным посетителем выставок. Потом лицо художника перекосила гримаса ужаса, глаза вылезли из орбит, а лоб покрылся крупными каплями холодного пота.
— Человек! — закричал он. — О, святой Дракула, чем перед тобой провинился простой, мирный зомби?
— Так ты б на колени упал, раз я святой, да еще и Дракула, — ядовито проговорил Мамонт.
Художник достал из кармана носовой платок, вытер потное лицо и поднялся с пола. Он покачнулся, схватился за край стола.
— Что-то мне нехорошо, на воздух надо…
— Проводить?
— Не, сам доберусь, — ответил Саша. — Странный домик, — проворчал он и, пошатываясь, направился к двери.
— Слушай, Сань, а чего ты там про Дракулу нёс?
Художник остановился и непонимающе взглянул на Дальского. Мамонт сочувствующе улыбнулся и сказал:
— Ясно, это у тебя шутка такая веселая.
— Шутка? — Пушкин был явно не в себе. — Скорее, головой ударился. Знаешь, Мамонт, пойду я.
Сашу штормило, он с трудом добрался до двери, снял с вешалки куртку и вышел. Тоскливо заскрипела лестница, хлопнула входная дверь.
Президент Объединения поэтов Алтая с тоской оглядел кабинет. Книги горами лежали на полу, один стеллаж опрокинулся, и Мамонт с болью смотрел на покрытые слоем штукатурки тома, на оторвавшиеся обложки и смятые листы.
Дверь открылась, в кабинет заглянул Груздев.
— Хорошо тряхнуло, — сказал он. — Как думаешь, сколько баллов?
— Не меньше семи, — ответил Мамонт. — Дом чудом не развалился.
Он, посмотрев на психотерапевта, вдруг вспомнил о бутылке коньяка, которую тот принес ночью и, нагнувшись, пошарил рукой в столе: бутылка была цела. Дальский, поставив ее на стол, сполоснул еще один стакан, выплеснув воду прямо на пол.
— Выпьешь?
— Не откажусь. Я хотел спросить, нет ли у вас каких-нибудь завалявшихся тапочек? А то как-то неудобно по улице в белых носках. — Он посмотрел на ноги и, хмыкнув, добавил: — Хотя они давно уже не белые.
— В подвале что-то валялось, — ответил Мамонт.
Он выпил коньяк, не дожидаясь, пока к нему присоединится Георгий Сильвестрович. Поставил стакан на стол и замер. Лицо президента Объединения поэтов Алтая потемнело, глаза стали злыми, в них теперь плескалась ненависть, а тонкие, сжатые в ниточку губы побелели.
— Приветствую вас, шеф, — скрипучим, старческим голосом обратился к Жоржику Дальский.
Груздев тоже изменился, он выпрямился, плечи расправились, а лицо стало благостным и приторно красивым.
— И я вас приветствую, граф, хотя и не скажу, что рад встрече.
— Да где уж вам радоваться.
— Да где уж вам радоваться. — Дальский закинул голову и захохотал, злобно, жутко. — Подумать только, великолепный Гундарго теперь вместе со мной будет отбывать наказание!
— Так вот как вы воспринимаете свою жизнь, дорогой Дракула? Странно, за столь долгое время вы могли бы ассимилироваться, слиться со своим носителем.
— С кем? С этим презренным, недоразвитым существом, которое в подметки мне не годится? Это животное, эта ваалова ослица считает высочайший интеллект своей заслугой и не понимает, что без моего разрешения не сможет применить их в жизни?
— Слишком высоко вы вознеслись, граф, попробуйте спуститься чуть ниже, в сердце например. Носитель должен стать вашим другом, ведь вы с ним сейчас одно целое. И мне грустно, Дракула, грустно и больно, что вы этого так и не поняли.
— Можно подумать, что вы со своим в мире и радости живете!
— Да, — просто ответил Гундарго. — Мой носитель и не подозревает обо мне, я не лезу в его голову, сижу себе тихонько. Твой же постоянно с тобой борется, смотрю, он и сейчас пытается избавиться от тебя…
— Ненавиж-жу… — процедил граф Дракула сквозь сжатые челюсти Дальского.
Лицо Мамонта перекосилось. Он пытался сбросить с себя оцепенение, пытался хоть что-то сделать, но ненависть его незваного соседа просочилась в сердце. Двигаясь, словно автомат, экономист дотянулся до подоконника, взял лежащий там молоток и, повернувшись к Груздеву, медленно замахнулся.