Курский не имел пощады к тем, кто находился на хорошем счету у Молчанова. В самые короткие сроки начальствующий состав СПО – одного из ключевых отделов центрального аппарата ГУГБ – был практически полностью сменен. Столь же беспощаден он был и к выполнившей свою провокаторскую миссию Евгении Подольской, о которой упоминалось выше. Вызванная на очередной «допрос», она, к своему удивлению, вместо любезного Молчанова увидела перед собою грубоватого Курского, «который, насмешливо глядя на нее, сказал:
– А теперь мы вас, уважаемая, расстреляем…
И дальше в нескольких словах популярно разъяснил ей, какую роль она сыграла в этом деле. Мало того, что он осыпал ее уличной бранью, он еще цинично назвал ее «живцом», то есть приманкой для рыб, и объяснил, что ее показания дают основания для «выведения в расход» группы не менее 25 человек. Потом она была отправлена в камеру, и там ее теперь держали без вызова больше месяца» . Помимо прочего, Курский передал ей лично от Ежова, что расстреляет не только ее, но и всякого, кому она расскажет о случившемся с нею. Однако после неудачной попытки покончить с собою Евгения рассказала о происшедшем своей единственной соседке по двухместной камере Внутренней тюрьмы Анне Жилинской с единственной просьбой передать как-нибудь эту историю ее пятнадцатилетней дочери. К этой девочке имел интерес и Ежов, но исключительно сексуального свойства. После неудачной попытки ее изнасиловать он со зла включил ее мать в список смертников (27 февраля 1937 г.) , направленный на согласование Сталину, Молотову и Кагановичу, а когда они санкционировали весь список, Евгении в виде своеобразного подарка к 8 марта оформили смертный приговор, приведенный в исполнение через несколько дней, 16 марта.
Случай с Подольской пробудил в Ежове какие-то садистские инстинкты, до этого ему совершенно не свойственные. Впервые отмечая новый для себя профессиональный праздник – День чекиста (20 декабря), он распорядился в этот же день немедленно арестовать своего самого близкого друга, бывшего Председателя Госбанка СССР Марьясина. После этого по ночам, как следует выпив водки или коньяка, Ежов в сопровождении одного лишь начальника группы своей личной охраны Василия Ефимова отправлялся в Лефортовскую тюрьму, где ночь напролет о чем-то разговаривал с Марьясиным с глазу на глаз. Видимо, это заменяло Ежову тайную исповедь. Чтобы не показаться излишне сентиментальным, после каждого подобного рандеву Ежов приказывал Ефимову сильно избить Марьясина. Эти встречи не прекращались даже после вынесения Марьясину смертного приговора. Фриновский по этому поводу рассказывал: «Был арестован Марьясин – быв. пред. Госбанка, с которым Ежов до ареста был в близких отношениях. К следствию по его делу Ежов проявил исключительный интерес. Руководил следствием по его делу лично сам, неоднократно бывая на его допросах. Марьясин содержался все время в Лефортовской тюрьме. Избивался он зверски и постоянно. Если других арестованных избивали только до момента их признания, то Марьясина избивали даже после того, как кончилось следствие и никаких показаний от него не брали.
Однажды, обходя кабинеты допросов вместе с Ежовым (причем Ежов был выпивши), мы зашли на допрос Марьясина, и Ежов долго говорил Марьясину, что он еще не все сказал, и, в частности, сделал Марьясину намек на террор вообще и теракт против него – Ежова, и тут же заявил, что «будем бить, бить и бить ». Смертный приговор Марьясину был вынесен 10 сентября 1937 г., однако приводить его в исполнение не спешили: ночные визиты к нему Ежова с последующими избиениями не прекращались еще целый год после этого .
29 декабря Агранову, который оставался потенциально опасен как возможный центр притяжения уцелевших ягодовцев, тоже бросили кость: оставаясь первым заместителем Ежова, он получил, наконец, должность начальника ГУГБ НКВД. Неужели он совсем не извлек выводов из надломленных судеб Ягоды, Молчанова и Гая, которые вскоре стали воистину трагическими? Вряд ли. Однако по каким-то причинам он так и не решился сплотить вокруг себя тех ягодовцев, кто еще оставался в большой силе. Если бы они действительно, как их впоследствии вынудили признаться, состояли в антиправительственном сговоре, то представляли бы собою все еще весьма внушительную группировку, даже без Ягоды и Молчанова. Но в сговор они не вступили, и Агранов даже не попытался их возглавить. Думается, причина состояла в старом, как мир, способе приручения, основанном на извечном дуализме кнута и пряника. Агранову достался «пряник» – контроль над ГУГБ. Не проще ли теперь ему создать дистанцию с отвергнутыми властителями судеб вчерашних дней? Так же примерно рассуждали и те, кто еще держался на ступеньку ниже него: Миронов, Бокий, Паукер, Волович, Шанин… Они, инстинктивно чувствуя настроения Агранова, тоже не слишком стремились сплотиться вокруг него. Подогреваемая щедрыми подачками из Кремля надежда – а вдруг пронесет? – вязала руки, сковывала волю к сопротивлению. Словом, Агранов так и не стал реальным главарем заговора верхушки НКВД.