Мнимое ощущение триумфа, всемогущества пьянило Ягоду и его окружение. В НКВД решили воспользоваться ситуацией, чтобы окончательно дискредитировать Ежова. После расстрела Конара и ссоры с Пятаковым последним близким другом Ежова оставался Л. Марьясин, председатель правления Госбанка СССР и замнаркома финансов. Ежов настолько сблизился с ним, что в пьяном виде они предавались непристойным забавам (впоследствии, видимо, отсюда родились слухи о гомосексуальных наклонностях Ежова). И вот теперь решено было представить Марьясина преступником, чтобы получалось, будто все окружение Ежова – сплошь разоблаченные враги советской власти. Для этого использовали пустяк – при Марьясине накопилась внушительная задолженность грузинского Самтреста Госбанку СССР, который его кредитовал (эта задолженность, к слову сказать, возникла еще до прихода Марьясина в Госбанк). Марьясина обвинили в едва ли не растрате, о чем доложили Сталину. Тот отнесся к информации вполне серьезно и решил еще раз проверить Ежова, поручив ему служебное расследование в порядке партийного контроля. И Ежов пожертвовал своим другом ради карьеры, направив 6 сентября Сталину доклад: «Дело с кредитованием Самтреста Грузии проверил. Вина Марьясина целиком подтверждается…» На основании доклада Ежова Марьясин был отстранен от должности .
Для Ежова интрига с Марьясиным вряд ли оказалась неожиданностью. Он получал информацию о происходящем через Агранова. Когда Ягода в личном разговоре с Аграновым высказал предположение о содержании предсмертного письма Томского, Агранов тут же передал этот разговор Ежову . Тому окончательно удалось вбить клин между Аграновым и Молчановым, который к тому времени считался «правой рукой» Ягоды и его главным информатором о настроениях среди работников центра паутины НКВД. Таким образом, в сентябре сложилась весьма запутанная ситуация, при которой НКВД по всей стране собирал секретную информацию для своих руководителей, Молчанов занимался сбором информации для Ягоды о разговорах и взаимоотношениях самих работников НКВД, а Агранов информировал Ежова о делах Молчанова. М.М. Ильинский, сын одного из связистов центрального аппарата НКВД того времени, пишет: «И у стен в НКВД, и повсюду были свои глаза и уши. Был большой спрос на «прослушку». Подслушивали по-разному, но всех и вся. Техника была до примитивности проста. Подслушивали даже в туалетах…»
Тем временем следствие госбезопасности, словно раскручиваясь смертоносной спиралью, начало уже без разбору захватывать бывших участников «правой», троцкистской и зиновьевской оппозиции. 23 августа взят под стражу Угланов; из тюрьмы выйти ему более не суждено. Шанин силами своего транспортного отдела произвел арест большой группы руководителей-железнодорожников, в прошлом работавших с Углановым, их список был направлен минуя Ежова напрямую Кагановичу как руководителю Наркомпути (Шанин по должности являлся одновременно помощником Кагановича). Людям Молчанова удалось получить от Сокольникова уличающие показания на Бухарина, с которым они дружили с гимназических времен; эти показания Сокольников подтвердил 8 сентября на очных ставках с Бухариным и Рыковым в присутствии Кагановича. Бухарин после очной ставки зарыдал «и все просил ему верить» .
11 сентября был арестован Пятаков, 16 сентября – Радек. Одновременно с Радеком взят под стражу Николай Глебов-Авилов, член первого состава Совнаркома, активный зиновьевец, за участие в Новой оппозиции смещенный со всех постов и доживавший свой век директором Ростсельмаша: его расстреляют через полгода. Маневр ягодовцев очевиден: они отныне докладывают собранные материалы по политическим делам Кагановичу (в отсутствие Сталина, отдыхавшего в своем сочинском имении «Зеленая роща»). Ежов, почувствовав, что его оттирают и не сегодня-завтра самого могут отдать на расправу Ягоде, заволновался. На следующий день после очных ставок Сокольникова с Бухариным и Рыковым оставшийся не у дел Ежов направил в «Зеленую рощу» письмо, которое заканчивалось словами: «Очень хотелось бы рассказать Вам о некоторых недостатках работы ЧК, которые долго терпеть нельзя. Без Вашего же вмешательства в это дело ничего не выйдет.
Т. Сталин, я очень колебался, стоит ли в письме писать о таких вещах. Если неправильно поступил, – выругайте. Шлю Вам самые лучшие пожелания.
9.IX – 36 г. Ваш Ежов» .
Сталин не выругал его, а вообще не отозвался, чем, конечно, заставил автора письма изрядно понервничать. Тот в отчаянии стал хвататься за всякую возможность обвинить ягодовскую клику в «замазывании троцкистских дел», как он выразился во второй декаде сентября в очередном письме Сталину, собрав все порочащие Ягоду слухи и домыслы; а поскольку сам понимал их малозначительность, вынужден был попросту блефовать: «Подробности сообщу при личном докладе. По-моему, дело требует серьезного расследования» .
Сталин не спешил и отреагировал на донос Ежова не сразу. Помимо Молчанова, он принес обильную кровавую жертву и еще одному, не менее близкому соратнику Ягоды, которого тоже расценивал в тот момент как ключевую фигуру. Как истинный гений вероломной политики, он не пожелал повторяться и без конца бить в одну точку, а решил немного сымпровизировать, вспомнив о приятеле Молчанова, начальнике Особотдела центра М. Гае. Именно в середине августа, когда в Особотдел ввиду окончания дела Каменева—Зиновьева вернулись временно командированные в следственную бригаду Молчанова сотрудники, Гаю дали возможность резко активизировать следствие по делу о «заговоре военных», предоставив ему перед этим отгулять отпуск в правительственном санатории на юге . Всего за полмесяца, с 14 августа по 2 сентября, им арестовано подряд три комкора – Примаков, Путна и Туровский. Следует отметить, что с Гражданской войны, когда были расстреляны командир Второй конной армии Миронов и командир Сводного кавалерийского корпуса Думенко, в Красной Армии никогда не арестовывали военачальников столь высокого ранга. Августовские аресты принято интерпретировать как начало большой сталинской «чистки» в Красной Армии. Это неверно. После смещения Ягоды Гай больше не получил ни одной санкции на арест представителей высшего комсостава. Аресты в армейской верхушке возобновились лишь спустя полгода, уже при новом руководстве НКВД. Что же до арестованных в 1936 г., то они продолжали сидеть в московских тюрьмах, ожидая своей участи, то есть самостоятельного интереса как фигуранты очередного политического процесса для Сталина они, очевидно, не представляли. Для чего же понадобился их арест?