И Шаста подумал: «Кто его знает, какой он, этот тархан!» — Хорошо, если он добрый, — продолжал он вслух. — У некоторых тарханов рабы носят шелковые одежды и каждый день едят мясо. Может быть, он возьмет меня в поход, и я спасу ему жизнь, и он освободит меня, и усыновит, и подарит дворец… А вдруг он жестокий? Тогда он закует меня в цепи. Как бы узнать? Конь-то знает, да не скажет.
Конь поднял голову, и Шаста погладил его шелковый нос.
— Ах, умел бы ты говорить! — воскликнул он.
— Я умею, — тихо, но внятно отвечал конь.
Думая, что это ему снится, Шаста все-таки крикнул:
— Быть того не может!
— Тише! — сказал конь. — На моей родине есть говорящие животные.
— Где это? — спросил Шаста.
— В Нарнии, — отвечал конь.
— Меня украли, — рассказывал конь, когда оба они успокоились. — Если хочешь, взяли в плен. Я был тогда жеребенком, и мать запрещала мне убегать далеко к Югу, но я не слушался. И поплатился же я за это, видит Лев! Много лет я служу злым людям, притворяясь тупым и немым, как их кони.
— Почему же ты им не признаешься?
— Не такой я дурак! Они будут показывать меня на ярмарках и сторожить еще сильнее. Но оставим пустые беседы. Ты хочешь знать, каков мой хозяин Анрадин. Он жесток. Со мной — не очень, кони дороги, а тебе, человеку, лучше умереть, чем быть рабом в его доме.
— Тогда я убегу, — сказал Шаста, сильно побледнев.
— Да, беги, — сказал конь. — Со мною вместе.
— Ты тоже убежишь? — спросил Шаста.
— Да, если ты убежишь, — сказал конь. — Тогда мы, может быть, и спасемся. Понимаешь, если я буду без всадника, люди увидят меня и скажут: «У него нет хозяина» — и погонятся за мной. А с всадником — другое дело… Вот и помоги мне. Ты ведь далеко не уйдешь на этих дурацких ногах (ну и ноги у вас, людей!), тебя поймают. Умеешь ты ездить верхом?
— Конечно, — сказал Шаста. — Я часто езжу на осле.
— На чем? Ха-ха-ха! — презрительно усмехнулся конь (во всяком случае, хотел усмехнуться, а вышло скорей «го-го-го!.
— На чем? Ха-ха-ха! — презрительно усмехнулся конь (во всяком случае, хотел усмехнуться, а вышло скорей «го-го-го!..» У говорящих коней лошадиный акцент сильнее, когда они не в духе). — Да, — продолжал он, — словом, не умеешь. А падать хотя бы?
— Падать умеет всякий, — отвечал Шаста.
— Навряд ли, — сказал конь. — Ты умеешь падать, и вставать, и, не плача, садиться в седло, и снова падать, и не бояться?
— Я… постараюсь, — сказал Шаста.
— Бедный ты, бедный, — гораздо ласковей сказал конь, — все забываю, что ты — детеныш. Ну, ничего, со мной научишься! Пока эти двое спорят, будем ждать, а заснут — тронемся в путь. Мой хозяин едет на Север, в Ташбаан, ко двору Тисрока…
— Почему ты не прибавил «да живет он вечно»? — испугался Шаста.
— А зачем? — спросил конь. — Я свободный гражданин Нарнии. Мне не пристало говорить, как эти рабы и недоумки. Я не хочу, чтобы он вечно жил, и знаю, что он умрет, чего бы ему ни желали. Да ведь и ты свободен, ты — с Севера. Мы с тобой не будем говорить на их языке! Ну, давай обсуждать наши планы. Я уже сказал, что мой человек едет на Север, в Ташбаан.
— Значит, нам надо ехать к Югу?
— Не думаю, — сказал конь. — Если бы я был нем и глуп, как здешние лошади, я побежал бы домой, в свое стойло. Дворец наш — на Юге, в двух днях пути. Там он и будет меня искать. Ему и не догадаться, что я двинусь к Северу. Скорее всего, он решит, что меня украли.
— Ура! — закричал Шаста. — На Север! Я всегда хотел его увидеть.
— Конечно, — сказал конь, — ведь ты оттуда. Я уверен, что ты хорошего северного рода. Только не кричи. Скоро они заснут.
— Я лучше посмотрю, — сказал Шаста.
— Хорошо, — сказал конь. — Только поосторожней. Было совсем темно и очень тихо, одни лишь волны плескались о берег, но этого Шаста не замечал, он слышал их день и ночь, всю жизнь. Свет в хижине погасили. Он прислушался, ничего не услышал, подошел к единственному окошку и различил секунды через две знакомый храп. Ему стало смешно: подумать только, если все пойдет как надо, он больше никогда этих звуков не услышит! Стараясь не дышать, он немножко устыдился, но радость была сильнее стыда. Тихо пошел он по траве к стойлу, где был ослик — он знал где лежит ключ, отпер дверь, отыскал седло и уздечку: их спрятали туда на ночь. Потом поцеловал ослика в нос и прошептал: «Прости, что мы тебя не берем».
— Пришел, наконец! — сказал конь, когда он вернулся. — Я уже гадал, что с тобой случилось.
— Я доставал твои вещи из стойла, — ответил Шаста. — Ты не скажешь, как их приладить?
Потом, довольно долго, он их прилаживал, стараясь ничем не звякнуть. «Тут потуже, — говорил конь. — Нет, вот здесь. Подтяни еще». Напоследок он сказал:
— Вот смотри, это поводья, но ты их не трогай. Приспособь их посвободней к луке седла, чтобы я двигал головой, как хотел, И главное, не трогай.
— Зачем же они тогда? — спросил Шаста.
— Чтобы меня направлять, — отвечал конь. — Но сейчас выбирать дорогу буду я, и тебе их трогать ни к чему. А еще — не вцепляйся мне в гриву.
— За что же мне держаться? — снова спросил Шаста.
— Сжимай покрепче колени, — сказал конь. — Тогда и научишься хорошо ездить. Сжимай мне коленями бока сколько хочешь, а сам сиди прямо и локти не растопыривай. Что ты там делаешь со шпорами?