— Пойми, о, сын мой, — отвечал Тисрок, — никакие твои речи не заставят меня воевать с Нарнией.
— Если бы ты не был мне отцом, о, услада моих очей, — сказал царевич, скрипнув зубами, — я бы назвал тебя трусом.
— Если бы ты не был мне сыном, о, пылкий Рабадаш, — отвечал Тисрок,
— жизнь твоя была бы короткой, а смерть — долгой. (Приятный, спокойный его голос совсем перепугал Аравиту).
— Почему же, отец мой, — спросил Рабадаш потише, — почему мы не накажем Нарнию? Мы вешаем нерадивого раба, бросаем псам старую лошадь. Нарния меньше самой малой из наших округ. Тысяча копий справятся с ней за месяц.
— Несомненно, — согласился Тисрок, — эти варварские страны, которые называют себя свободными, а на самом деле просто не знают порядка, гнусны и богам, и достойным людям.
— Чего ж мы их терпим? — вскричал Рабадаш.
— Знай, о, достойный царевич, — отвечал визирь, — что в тот самый год, когда твой великий отец (да живет он вечно) начал свое благословенное царствование, гнусною Нарнией правила могущественная Колдунья.
— Я слышал это сотни раз, о, многоречивый визирь, — отвечал царевич.
— Слышал я и то, что Колдунья повержена. Снега и льды растаяли, и Нарния прекрасна, как сад.
— О, многознающий царевич! — воскликнул визирь.
— О, многознающий царевич! — воскликнул визирь. — Случилось все это потому, что те, кто правят Нарнией сейчас — злые колдуны.
— А я думаю, — сказал Рабадаш, — что тут виною звезды и прочие естественные причины.
— Ученым людям стоит об этом поспорить, — промолвил Тисрок. — Никогда не поверю, что старую чародейку можно убить без могучих чар. Чего и ждать от страны, где обитают бесы в обличье зверей, говорящих как люди, и страшные чудища с копытами, но с человеческой головой. Мне доносят, что тамошнему королю (да уничтожат его боги) помогает мерзейший и сильнейший бес, оборачивающийся львом. Поэтому я на их страну нападать не стану.
— Сколь благословенны жители нашей страны, — вставил визирь, — ибо всемогущие боги одарили ее правителя великой мудростью! Премудрый Тисрок (да живет он вечно) изрек: как нельзя есть из грязного блюда, так нельзя трогать Нарнию. Недаром поэт сказал… — но царевич приподнял ногу, и он умолк.
— Все это весьма печально, — сказал Тисрок. — Солнце меня не радует, сон не освежает при одной только мысли, что Нарния свободна.
— Отец, — воскликнул Рабадаш, — сию же минуту я соберу двести воинов! Никто и не услышит, что ты об этом знал. Назавтра мы будем у королевского замка в Орландии. Они с нами в мире и опомниться не успеют, как я возьму замок. Оттуда мы поскачем в Кэр-Паравел. Верховный Король сейчас на севере. Когда я у них был, он собирался попугать великанов. Ворота его замка, наверное, открыты. Я дождусь их корабля, схвачу королеву Сьюзен, а люди мои расправятся со всеми остальными, стараясь пролить как можно меньше крови.
— Не боишься ли ты, мой сын, — спросил Тисрок, — что король Эдмунд убьет тебя или ты убьешь его?
— Их мало, его свяжут и обезоружат десять моих людей. Я удержусь, не убью его, и тебе не придется воевать с Верховным Королем.
— А что, — спросил Тисрок, — если корабль тебя опередит?
— Отец мой, — отвечал царевич, — навряд ли, при таком ветре…
— И, наконец, мой хитроумный сын, — сказал Тисрок, — объясни мне, чем поможет все это уничтожить Нарнию?
— Разве ты не понял, отец мой, — объяснил царевич, — что мои люди захватят по пути Орландию? Значит, мы останемся у самой нарнийской границы и будем понемногу пополнять гарнизон.
— Что ж, это разумно и мудро, — одобрил Тисрок. — Но если ты не преуспеешь, как я отвечу королю?
— Ты скажешь, — отвечал царевич, — что ничего не знал, и я действовал сам, гонимый любовью и молодостью.
— А если он потребует, чтобы я вернул эту дикарку?
— Поверь, этого не будет. Король человек разумный и на многое закроет глаза ради того, чтобы увидеть своих племянников и двоюродных внуков на тархистанском престоле.
— Как он их увидит, если я буду жить вечно? — суховато спросил Тисрок.
— А кроме того, отец мой и услада моих очей, — проговорил царевич после неловкого молчания, — мы напишем письмо от имени королевы о том, что она обожает меня и возвращаться не хочет. Всем известно, что женское сердце изменчиво.
— О, многомудрый визирь, — сказал Тисрок, — просвети нас.
Что ты думаешь об этих удивительных замыслах?
— О, вечный Тисрок! — отвечал визирь. — Я слышал, что сын для отца дороже алмаза. Посмею ли я открыть мои мысли, когда речь идет о замысле, который опасен для царевича?
— Посмеешь, — сказал Тисрок. — Ибо тебе известно, что молчать — еще опасней для тебя.
— Слушаюсь и повинуюсь, — сказал злой Ахошта. — Знай же, о, кладезь мудрости, что опасность не так уж велика.
— Знай же, о, кладезь мудрости, что опасность не так уж велика. Боги скрыли от варваров свет разумения, стихи их — о любви и о битвах, они ничему не учат. Поэтому им покажется, что этот поход прекрасен и благороден, а не безумен… ой! — при этом слове царевич опять пнул его.
— Смири себя, сын мой, — сказал Тисрок. — А ты, достойный визирь, говори, смирится король или нет. Людям достойным и разумным пристало терпеть малые невзгоды.