* * *
Весь день так. Бесконечная тягучая паника. Замедленное время.
О чем он думал, когда впервые привез меня сюда? Что то не получилось, пошло не так, как он задумал. Я веду себя иначе, чем девушка его мечты. Я оказалась котом в мешке.
Может быть, он поэтому меня не отпускает? Ждет, пока появится Миранда его мечты?
Может быть, мне надо ею стать? Обвить его шею руками, поцеловать? Хвалить его, гладить по головке, ласкать, восхищаться? И целовать?
Я вовсе не то имела в виду. Но написала и задумалась.
Может быть, и в самом деле я должна его целовать. И более того. Пойти на близость с ним. Чтобы снять отвратительные чары с Волшебного Принца.
Напишу одну фразу и сижу целый час, размышляю, прежде чем написать следующую.
Нужно сделать так, чтобы он почувствовал: я растрогана его благородством, преданностью и т.д. и т.п…
Это невероятно.
Ему придется как то реагировать.
Уверена, я смогу заставить себя. Во всяком случае, он очень опрятен. Пахнет дорогим мылом. Ничем другим.
Завтра решу. Утро вечера мудренее.
28 ноября Сегодня я приняла страшно важное решение.
Представила себя в постели с К.
Просто поцеловать его ни к чему не приведет. Нужен какой то страшный шок, потрясение, которое заставит его отпустить меня. Ведь никто не может держать в заключении того, кто отдал ему себя.
Я буду целиком в его власти. Не смогу обратиться в полицию. Единственным моим желанием будет скрыть, замять все, что произошло.
Это же очевидно. Бросается в глаза.
Как своевременная жертва ферзя.
Как в рисунке. Нельзя колебаться, ведя линию. Смелость и есть линия.
Я все как следует продумала. Конечно, хорошо бы знать побольше о мужчинах. Хорошо бы все знать самой, а не из книг и рассказов, которые и понимаешь то лишь наполовину. Но я решила позволить ему зайти довольно далеко. Но не до конца. Лечь со мной в постель, ласкать… Скажу ему, что сейчас не время, что у меня как раз лунный период, если он попытается зайти слишком далеко. Мне кажется, он будет так потрясен, что я смогу заставить его послушаться. Ну, я хочу сказать, это ведь я буду его соблазнять. Я понимаю, девяносто девять мужчин из ста в таких ситуациях неуправляемы, и это ужасный риск, но Калибан, мне кажется, как раз сотый. Он остановится, если я попрошу.
Но даже если дойдет до этого. Даже если не остановится. Я все равно рискну.
Две причины. Одна — нужно заставить его меня отпустить. Вторая — во мне самой.
Я же сама записала 7 ноября: «Люблю жизнь взахлеб. Люблю все, что противоположно пассивному наблюдательству, омертвению души». Но разве я живу взахлеб? Сижу и наблюдаю. И не только здесь. С Ч.В. тоже.
Все эти разговоры сестер воспитательниц о том, что «следует беречь себя для будущего спутника жизни». Я всегда смеялась над этим. И все же всегда что то меня удерживало.
Собственное тело.
Нужно побороть в себе эту трусость.
Охватывает какое то странное отчаяние. Говорю себе: что то должно случиться. Но ничего не случится, если я сама ничего не буду делать.
Нужно действовать.
Еще я записала (когда пишешь, скрытый смысл выявляется и вопиет: читаешь, и ощущение такое, что до сих пор была глуха): «Я должна сражаться своим оружием. Не его. Не могу пустить в ход эгоизм, жестокость, досаду и неприязнь».
Значит, мое оружие — великодушие (отдаю себя) и нежность (придется целовать это отвратительное существо), и НЕ досада (я ведь делаю то, что делаю, совершенно добровольно), и прощение (он ничего с собой поделать не может).
Даже если ребенок. Его ребенок. Все что угодно. Ради свободы.
Чем дольше думаю об этом, тем яснее мне видно — это единственный выход.
Какая то тайна все же существует. Не может быть, чтобы он не испытывал ко мне физического влечения.
Может быть, он «никуда не годится» как мужчина?
Что бы то ни было, это должно выясниться.
Будем знать, на каком мы свете.
* * *
В последние дни почти не пишу о Ч.В. Но много думаю о нем. Начинаю и заканчиваю каждый день тем, что смотрю на его картину. Рождается какая то ненависть к этой незнакомой женщине, его натурщице. Наверняка она была его любовницей. Может быть, это его первая жена? Спрошу у него, когда выйду отсюда.
Потому что самое первое, что я собираюсь сделать, самое нужное, настоящее дело — после того, как побываю дома, увижу родных, — будет пойти к нему. Сказать ему, что постоянно думала о нем. Что он — самый главный человек в моей жизни. Самый настоящий. Что я ревную его ко всем женщинам, которых он когда либо обнимал. Но теперь начинаю понимать: это потому, что я еще не знаю, что такое любовь. Я — Эмма, с ее глупенькими ужасно умными теориями о любви и браке, а любовь приходит к нам по разному, в разных обличьях, в разных одеждах, и, может быть, нужно очень много времени, чтобы понять, принять и называть ее по имени.
Может быть, он будет со мной холоден и сух. Скажет, я слишком молода, он никогда по настоящему не принимал меня всерьез, и еще тысячу гадостей. Но мне не страшно. Я рискну.
А может быть, у него роман с кем то, самый пик.
А я скажу, я пришла, потому что больше не уверена, что не люблю вас.
Я скажу, человек, который противен мне до глубины души, видел меня обнаженной. Я очень низко пала.
И я позволю ему все.
Но все равно я бы не вынесла, если бы он изменил мне с какой то другой женщиной. Свел все к постели. Во мне все увяло бы, умерло, если бы это случилось.
Я понимаю — это несовременно.
Но это — как я на самом деле чувствую.
Постель, секс — это не главное. Главное — любовь.
Сегодня решила попросить Калибана отправить письмо Ч.В. Сумасбродство. Разумеется, он откажет. Станет ревновать. Но мне так хочется взбежать по лестнице и толчком отворить дверь в студию и увидеть, как он повернется от верстака и взглянет через плечо, будто ему вовсе не интересно, кто пришел. Как он поднимется с табурета. Увидеть его легкую, чуть заметную улыбку и глаза, которые сразу все понимают.
Бессмысленно. Думаю об оплате, а картина еще и не начата.
Завтра. Действовать нужно немедленно.
На самом деле начала уже сегодня. Трижды назвала его Фердинандом (не Калибаном) и похвалила ужасный новый галстук. Улыбалась ему и старательно делала вид, что все в нем мне нравится.