Подошел к ней и сдернул одеяло, потом схватил ее за руку повыше локтя и потянул, а она начала драться и царапаться, все пыталась до лица дотянуться.
Ну подождите, говорю, я покажу вам, где раки зимуют, узнаете что почем.
Веревки были у меня в кармане, и хоть и пришлось с ней немного повозиться, я все таки ей руки связал и рот заклеил. Может, слишком туго связал, только она сама напросилась. И к кровати ее привязал, веревку покороче приспособил, а сам пошел за фотоаппаратом, вспышку принес и всякое такое.
Конечно, она сопротивлялась, и головой трясла, и глазами сверкала, и волком смотрела, и даже притворялась, что в обморок падает, но я не отставал. Снял с нее, что было надето, и хоть она сначала отказывалась, в конце концов стала делать все, как я велел, и лежала и стояла как надо. (Я до тех пор не начинал фотографировать, пока она не соглашалась сотрудничать.) Так что я сделал все снимки, какие хотел. Снимал, пока все лампы не вышли.
* * *
Моей вины тут нет. Откуда я мог знать, что она хужее больна, чем кажется. Казалось, что у нее всего навсего простуда.
Снимки я проявил и отпечатал в ту же ночь. Самые лучшие те, где я лицо отрезал. Да и все равно с заклеенным ртом она не больно то смотрелась. Самые лучшие были, где она стоит в туфельках на высоких каблуках, вид со спины. Привязанные к спинке кровати руки создавали, что называется, интересный ракурс. Должен сказать, я был очень доволен, как все получилось.
На следующий день, когда я к ней пришел, она уже встала, в халате была, вроде меня ждала. Что она сделала, очень меня удивило, она сделала шаг ко мне и опустилась передо мной на колени. Все равно как пьяная. Я заметил, что лицо у нее красное, прямо горит, она глаза ко мне подняла и плачет, прямо до истерики себя довела.
— Я очень больна, — говорит, — у меня воспаление легких. Или плеврит. Вы должны вызвать врача.
Я говорю, встаньте с пола и ложитесь в постель. Потом пошел приготовить ей кофе.
Когда вернулся, сказал, вы же сами видите, что не больны, если б у вас было воспаление легких, вас бы ноги не держали.
— Я задыхаюсь по ночам. И вот здесь очень болит, я могу лежать только на левом боку. Пожалуйста, давайте смеряем температуру, сами посмотрите какая.
Ну, я измерил ей температуру, было 38, 9, но я знал, что есть всякие способы набивать температуру.
— Здесь душно, нечем дышать.
Здесь вполне достаточно воздуха.
Она сама была виновата, нечего было меня раньше разыгрывать.
Ну, все равно я поехал в Луис и взял в аптеке какое то лекарство от приливов крови и от гриппа и еще ингалятор, и она все это взяла, не отказалась. Попыталась поесть за ужином, но не смогла, ее вырвало, и вы глядела она совсем плохо, так что, должен сказать, я первый раз поверил, что, может, она и вправду больна. Лицо у нее было красное, потное, пряди волос намокли и прилипли ко лбу, но ведь все это она могла и нарочно сделать.
Я убрал за ней, дал ей лекарства и собирался уже уйти, но тут она попросила меня сесть к ней на кровать, чтоб ей не надо было громко разговаривать.
— Вы думаете, я могла бы заговорить с вами, если бы не была тяжело больна? После того, что вы сделали?
Сами напросились, говорю.
— Вы же видите, я в самом деле больна.
Это грипп. В Луисе очень многие болеют.
— Это не грипп. Это воспаление легких. Или еще какая нибудь тяжелая болезнь. Очень трудно дышать.
Все будет хорошо. Эти желтые таблетки сделают свое дело. Аптекарь сказал, это самое лучшее лекарство.
— Если вы не вызовете врача, это будет равносильно убийству. Вы меня убьете.
— Да все у вас будет в порядке. Просто температура поднялась.
Как только она заговорила о враче, я опять стал ее подозревать.
— Пожалуйста, оботрите мне лицо платком.
Как то странно было. Я сделал, что она просила, и в первый раз за все последнее время мне стало ее немножко жалко.
Я сделал, что она просила, и в первый раз за все последнее время мне стало ее немножко жалко. Я делал для нее женскую работу. Ну, я хочу сказать, в такие моменты женщине нужна помощь женщины. Она сказала «спасибо».
Ну, я тогда пойду, говорю.
— Не уходите. Я скоро умру, — и попыталась удержать меня за руку.
Хватит глупить, говорю.
— Послушайте, послушайте же, вы должны меня выслушать. — И опять плачет, я вижу — глаза у нее полные слез, и головой мотает по подушке из стороны в сторону. Ну, я уже сказал, мне в тот момент стало ее жалко, так что я сел опять к ней на край кровати, дал ей платок и говорю, мол, неужели бы я не вызвал к ней врача, если б она по настоящему была больна. Я даже сказал, что все еще ее люблю и что прошу меня простить и всякое такое. Но слезы у нее лились и лились, и она почти ничего не слушала. Даже когда я ей сказал, что она сегодня гораздо лучше выглядит, чем вчера, что, конечно, было не совсем так.
Ну, в конце концов она успокоилась, полежала немного с закрытыми глазами, потом, когда я сделал какое то движение, спрашивает:
— Вы выполните мою просьбу?
Какую? — говорю.
— Побудьте со мной здесь, внизу, и дверь в тот подвал оставьте открытой. А то нечем дышать.
Ну, я согласился, и мы выключили свет в ее комнате, только в наружном подвале горела лампа, и вентилятор работал, и я сидел рядом с ней довольно долго. Она вдруг задышала как то странно, часто часто, вроде бежала вверх по лестнице, ну, ведь она говорила, что задыхается, потом что то сказала несколько раз, раз я расслышал «не надо», потом вроде мое имя произнесла, только нечетко, ну, я понял, она заснула, и после того, как позвал ее несколько раз, а она не ответила, вышел, запер все двери и будильник поставил, чтоб назавтра пораньше встать. Я думал, она так хорошо заснула. Откуда мне было знать. Я думал, все это к лучшему, думал, таблетки сделают свое дело и назавтра ей будет лучше, что самое худшее уже позади. Я даже чувствовал так, что вот эта ее болезнь к лучшему, потому что, если бы она не заболела, было бы опять много всего такого, что раньше было.
Я что хочу сказать, я хочу сказать, что это все случилось для меня неожиданно. Я знаю, то, что я назавтра сделал, было ошибкой, но до самого этого дня я думал, все, что я делаю, — к лучшему, и считал, что я в своем праве.