Помню, даже глаза были другие, она их обвела черным и казалась взрослой и опытной. Опытной, вот точное слово. Конечно, я сразу почувствовал себя неловким и неуклюжим. У меня было такое чувство, какое бывает, когда следишь, как из кокона появляется имаго, расправляет крылышки, а ты знаешь, что придется его убить. Я хочу сказать, красота сбивает с толку, забываешь, что ты собирался сделать и как тебе следует поступить.
Она говорит:
— Ну как? — и поворачивается, показывает себя.
Очень мило, говорю.
— И это все? — и смотрит, приподняв брови. Ну, выглядела она — лучше некуда.
Красиво, говорю. Просто не знал, что сказать, хотелось смотреть и смотреть не отрываясь, но я не мог. И еще — мне было страшно.
Я хочу сказать, мы вроде как стали еще дальше друг от друга, чем раньше. И я все больше и больше понимал, что не могу ее отпустить.
Ну, говорю, поднимемся наверх?
— Как, без связанных рук, без кляпа?
Это время прошло, отвечаю. С этим покончено.
— Я думаю, эти два дня — сегодня и завтра — будут одним из лучших периодов в вашей жизни. Из за того, как вы собираетесь поступить.
Одним из самых печальных, не удержался я.
— Нет, не правда. Это начало новой жизни. И новой личности. — Тут она взяла меня за руку и повела наверх по ступеням.
Лил дождь, и она только раз глубоко вдохнула сырой воздух, прежде чем войти в кухню; потом прошла через столовую в залу.
— Очень мило, — говорит.
Мне казалось, вы говорили, что не любите это слово, что оно ничего не означает.
— Ну почему же? Если вам что то действительно нравится. Можно, я выпью хереса?
Я наполнил бокалы. И вот мы так стояли, и я не мог не смеяться — она делала вид, что комната полна народу, и она приветствовала кого то рукой, и рассказывала мне, кто это и что, а им — о начале моей новой жизни, потом она поставила пластинку, заиграла тихая музыка, а сама она была такая красивая. Она так изменилась, глаза сияли, и вся она была оживлена, и эти французские духи, запах наполнил всю комнату, и херес, и тепло от настоящих поленьев, горевших в камине, так что я заставил себя забыть о том, как собирался с ней поступить. Я даже ухитрялся глупо шутить. Ну, во всяком случае, она этим шуткам смеялась.
Ну, она выпила еще бокал вина, и мы перешли в другую комнату, где я потихоньку положил свой подарок рядом с ее прибором, только она сразу заметила.
— Это мне?
Возьмите посмотрите, говорю.
Она сняла обертку, и там был футляр из темно синей кожи, и вот она нажала кнопку замка и не может и слова сказать, смотрит на камешки и молчит. Потом говорит:
— Настоящие? — и голос такой, восхищенный и испуганный.
Конечно. Камни мелкие, но высококачественные.
— Сказочной красоты, — говорит. Потом протягивает мне футляр. — Я не могу это принять. Я понимаю. То есть, мне кажется, я понимаю, почему вы мне это дарите, и я благодарна вам и тронута… только я не могу такой подарок принять.
Но я хочу, чтобы вы его взяли.
— Но… Фердинанд, ведь если молодой человек дарит девушке такой подарок, это может означать лишь одно.
— Что? — спрашиваю.
— У людей в таких случаях возникают гадкие мысли.
Я хочу, чтобы оно было вашим. Прошу вас.
— Я его надену только на сегодняшний вечер. Я сделаю вид, что оно — мое.
Оно — ваше, говорю.
Она обошла стол, а футляр держит в руке.
— Пожалуйста, помогите мне его надеть. Тот, кто дарит девушке драгоценности, сам должен их на нее надеть.
Стоит и смотрит на меня, близко так, потом, когда я взял ожерелье и надел ей на шею, повернулась спиной. Никак не мог застегнуть, так дрожали руки, это ведь я в первый раз коснулся ее кожи, не считая, конечно, когда руки ей связывал.
И так от нее хорошо пахло, я мог бы простоять так весь вечер. Как будто мы в рекламный плакат попали, вроде картинка из журнала ожила. Наконец она повернулась ко мне и смотрит в глаза:
— Нравится?
Я только кивнул, ничего не мог сказать. Хотелось сказать ей что нибудь приятное, какой нибудь комплимент.
— Можно, я поцелую вас в щеку?
Я не ответил, но она положила мне руку на плечо, приподнялась на цыпочки и поцеловала в щеку. Щека у меня, наверное, была как огонь. Я в тот момент прямо как головешка был красный, мною костер можно было разжигать.
Ну, потом мы ели холодного цыпленка и всякие закуски; я открыл шампанское, оно оказалось очень приятным, я не ожидал. Жаль, что купил только одну бутылку, оно вроде было очень легким, казалось, от него не пьянеешь. Хотя мы очень много смеялись; она острила, притворялась, что разговаривает с гостями и всякое такое, а ведь никого не было.
После ужина мы вместе пошли на кухню, приготовить кофе (я, конечно, не переставал зорко за ней следить), и отнесли его в залу, и она опять включила проигрыватель, на этот раз джазовую пластинку, я их ей еще когда купил. Мы сидели рядом на диване.
Потом стали играть в шарады, она изображала разные вещи, части слов и целые слова, и я должен был отгадывать, что это такое. Только у меня не получалось, изображать не мог, и отгадывать тоже. Помню, она загадала слово «бабочка», показывала снова и снова, а я никак не мог догадаться. Я сказал, это самолет, потом всяких птиц называл, какие могли в голову прийти, и в конце концов она бросилась в кресло и сказала, что я совершенно безнадежен. Потом начались танцы. Она пыталась научить меня под джаз танцевать и самбу, но ведь я тогда должен был прикасаться к ней и оконфузился, никак не мог попасть в такт. Она, наверное, и вправду решила, что я тупица.
Ну, еще ей понадобилось выйти на минутку. Конечно, мне это не очень то было по душе, но не мог же я отправить ее вниз. Пришлось позволить ей пойти наверх, в ванную, и я остался на площадке и следил, чтоб она там никаких хитростей не устроила со светом, окно то я не забрал досками, промашку дал. Окно было высоко, я знал, вылезти она так, чтоб я не услышал, не может, да и падать было бы с большой высоты. Во всяком случае, она вышла и сразу меня увидела.
— Так и не научились мне доверять? — резко так сказала.
Да нет, я не поэтому, говорю.
Пошли обратно в залу.
— Почему же?
Если вы сейчас устроите побег, вы все таки сможете обвинить меня в том, что я вас держал в заточении. А если я сам вас отвезу домой, значит, я сам вас отпустил. Понимаю, это глупо, говорю. Ну конечно, я притворялся. Только ведь ситуация была очень трудная.
Ну, она посмотрела на меня, потом говорит:
— Давайте потолкуем. Садитесь здесь, рядом.
Ну, я подошел к ней, сел.
— Что вы собираетесь делать, когда меня здесь не будет?
Не хочу об этом думать.
— Захотите ли вы видеться со мной?
Конечно, что за вопрос.
— Вы определенно решили переехать в Лондон? Мы с вами сделаем так, что вы станете по настоящему современным человеком, с которым всем интересно будет познакомиться.
Вы станете стыдиться меня перед вашими друзьями.
Все это было нереально. Я понимал, что она притворяется, так же как я. Голова у меня гудела. Все шло не так.
— У меня множество друзей. Знаете почему? Потому что я никого из них не стыжусь. Среди них — самые разные люди, и вы далеко не самый странный. Есть, например, один, человек совершенно аморальный, но прекрасный художник, за это ему можно все простить. И он не чувствует себя ущемленным. И вы не должны. Не должны себя стесняться. Это нетрудно, если только захотеть. Я помогу вам.
Казалось, наступил тот самый момент. Во всяком случае, сил моих не было больше все это терпеть.
Прошу вас, выходите за меня замуж, говорю.